королю подобно воинам-ополченцам вестготской Испании.
Получалось, что в то время, когда за Пиренеями ужесточались нормы личной зависимости, а слой свободного крестьянства стремительно сокращался, короли Астурии и Леона, опираясь на вооруженную силу крестьян-ополченцев, успешно противостояли притязаниям магнатов. В итоге последние не смогли добиться влияния, сопоставимого с влиянием запиренейской знати. Бенефициальные пожалования, которые предоставлялись магнатам за военную и административную службу короне, оставались под жестким контролем центральной власти [91].
Эти условия, по мнению К. Санчеса-Альборноса, оказали самое непосредственное влияние на становление системы местного самоуправления. Расселяясь на пустующих территориях, свободные крестьяне-собственники основывали небольшие поселения (villae), более напоминавшие деревни (vici) римского времени. Они превратились в подлинные очаги свободы, а их жители (вилланы) для совместной защиты своих интересов с раннего времени организовывались в сельские общины — консехо. Наиболее обеспеченные вилланы, способные приобрести коня, вооружение и снаряжение, которые были необходимы для несения военной службы в коннице, составили основу слоя конников-вилланов. Наличие собственной пехоты и конницы стало весомым фактором сохранения и воспроизводства очагов свободного мелкого землевладения.
В X в. в свободных местечках началось формирование первичных элементов муниципального устройства, которые к концу столетия развились в полноценные сельские муниципии. Таким образом, представление о неразрывной связи муниципальной системы с городом полностью игнорировалось [92], а возникновение атрибутов городской жизни, и прежде всего торгово-ремесленного сектора экономики, связывалось преимущественно с влиянием иммигрантов-мосарабов. Считалось, что именно поэтому торговля и ремесло не получили значительного развития в городах долины Дуэро, и даже в XII–XIII вв. основой их хозяйства оставались земледелие и скотоводство. Лишь развитая система городских укреплений напоминала в них города запиренейской Европы.
В описании основных черт становления муниципальных учреждений К. Санчес-Альборнос в целом следовал представлениям Э. де Инохосы. Отличия прослеживаются преимущественно в трактовке роли и функций фуэро. Их непосредственным предшественником стали поселенные хартии (cartas-pueblas), письменные фиксации устных контрактов, определявших взаимные обязательства короля или магната, руководившего завоеванием территории, с одной стороны, и простых поселенцев-колонистов — с другой, в процессе колонизации. Местные фуэро, пришедшие на смену ранним хартиям, вобрали в себя их основное содержание, дополненное некоторыми важными нормами местного обычного права, а также комплексом особых льгот и привилегий. В итоге акт предоставления поселению собственного фуэро предопределял формирование основ муниципальных структур.
Некоторые значимые новации отличали также трактовку К. Санчесом-Альборносом особой роли Кастилии в становлении сельских муниципальных общин. По его мнению, именно здесь, и в первую очередь в Эстремадуре (область, примыкавшая с юга к реке Дуэро), муниципализация развивалась наиболее активно. Во-первых, в Кастилии менее всего сохранились следы концепции жесткой зависимости, свойственной предшествующему периоду. Во-вторых, отдаленность графства от центра королевства стимулировала сепаратистские устремления его графов. В-третьих, вынужденные защищаться не только от мавров, но и от властолюбия леонских королей, графы Кастилии были в наибольшей степени заинтересованы в отрядах вилланов-конников и наделяли их особенно широким комплексом привилегий, закрепленных в местных фуэро (первое такое фуэро в 974 г. получил Кастрохерис). Поэтому кастильские консехо отличала особенно значительная степень муниципальной автономии [93].
5. Нефеодальное общество, свободный муниципий и народное рыцарство средневековой Испании
(Л.Г. де Вальдеавельяно, К. Пескадор, М. дель Кармен-Карле, И. Грассотти)
Созданная К. Санчесом-Альборносом картина генезиса института консехо стала, по нашему мнению, высшим последним этапом в складывании своеобразного историографического мифа о городских свободах пиренейского Средневековья. Почти безукоризненная с формальной точки зрения, она во многом предопределяла дальнейшее развитие исследований эволюции института. Это объяснялось продолжительностью активной творческой жизни патриарха испанской медиевистики [94]. В Испании, а затем в Аргентине он создал свои научные школы и положил начало целым направлениям исследований. Его многочисленные ученики, развивавшие в своих работах отдельные положения концепции учителя, не подвергали сомнению его научный авторитет. Более того, они принципиально не касались периода, изучавшегося их учителем, не вторгались, как сам он говаривал, в его «coto de caza» (охотничьи угодья) [95]. Принимая как должное его выводы, они шаг за шагом выстроили целостную концепцию испанской истории XI–XIV вв., ключевые принципы которой не подвергались сомнению до рубежа 70–80-х годов XX в.
Не ставя своей целью дать полную и исчерпывающую характеристику научного наследия всех ученых историко-институциональной школы, остановлюсь лишь на тех именах, которые представляются наиболее значимыми в контексте настоящей работы. На первое место стоит поставить несомненно Луиса Гарсия де Вальдеавельяно (1904–1985) [96]. Выдающийся историк права, он, как и его учитель, в полной мере воспринял методологию немецкой школы медиевистики. Неоднократно бывал в Германии, учился у таких видных немецких историков, как П. Шрам и О. фон Хинце. Вместе с тем нельзя не отметить влияния на его взгляды и бельгийской школы медиевистики, в первой половине XX в. находившейся в стадии расцвета. В работах «Сдержанного» (el Discreto), как называли его близкие, встречаются многочисленные ссылки на работы А. Пиренна [97] и Ф.-Л. Гансхофа. Еще одним неоспоримым авторитетом для Л. Гарсия де Вальдеавельяно в вопросах городской истории Средневековья являлся выдающийся русский медиевист Н.П. Оттокар, творчество которого было открыто фактически заново за пределами Италии лишь в 50-х годах XX в. На западных историков середины прошлого столетия оказали и работы М. Блока, прежде всего «Феодальное общество». Кроме того, Л.Г. де Вальдеавельяно, в отличие от своего учителя не покинувший родину после окончания гражданской войны (1936–1939), учитывал результаты ряда локальных исследований, созданных современными ему испанскими историками [98].
Разумеется, выводы предшественников и современников воспринимались творчески, воздействовали главным образом на исследовательские ракурсы, избиравшиеся Л. Гарсия де Вальдеавельяно. Неутомимый труженик, он ни в коей мере не являлся пассивным апологетом, не преклонялся перед чужими идеями. Однако авторитет учителя оставался для него неоспоримым. Пусть и с определенными оговорками, касавшимися проявления отдельных феодальных черт (или «феодального климата»), историк в основных чертах разделял концепцию «особого», т. е. «нефеодального», «свободного» средневекового испанского общества. Исключение делалось лишь для земель бывшей «Испанской марки» — «Каталонии», применительно к которым констатировалось наличие «классических» феодальных институтов — оммажа, бенефиция, вассалитета и феода [99]. (При этом под классическими образцами подразумевались модели, описанные в знаменитой работе Ф.-Л. Гансхофа [100].)
Преемственность прослеживается и в трактовках истоков и характера консехо-муниципия. Здесь Л. Гарсия де Вальдеавельяно создал стройную теорию «муниципального» строя в X–XIV вв., а в конце 60-х годов XX в. предложил оригинальную классификацию типов и форм городского устройства средневековой Испании, в рамках которой органично сочетались классические представления пиренейских историков XIX — середины XX в., с одной стороны, и новейшие для того времени достижения европейской медиевистики — с другой. Историк выделил несколько основных этапов в истории института (замечу, что идея построения такой
