Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Судьба этой части русского войска была ужасна. Вышата сумел довести своих людей до устья реки Варны (в Болгарии), но здесь на измученных и полубезоружных русов напал стратиг Паристриона Катакалон Кекавмен. Большинство русских воинов сложили голову в кровопролитной резне, а взятые в плен 800 человек, среди которых находился Вышата, были отправлены в Константинополь, где их подвергли казни, предусмотренной для государственных мятежников: некоторым выкололи глаза, другим отрубили правую руку. Окровавленные конечности были развешены на константинопольских стенах.

Отступление остатков русской флотилии имело более благоприятный исход. Владимир даже смог восстановить честь русского оружия. Вослед ему Константин IX направил 24 триеры под командой наварха Константина Каваллурия. Скилица рассказывает, что ромеям удалось настигнуть вражеский флот, стоявший на якоре в некоем заливе. Константин Каваллурий смело, или скорее безрассудно, ввел свою эскадру в залив, думая, что он имеет дело со всем русским флотом. Но оказалось, что русы устроили ему ловушку. В заливе стояла только часть их флота; другая же, находившаяся неподалеку в засаде, дождалась, когда ромеи войдут в залив, и внезапно появилась у них за спиной. При виде русских ладей, грозивших запереть устье залива, почти половина ромейской эскадры обратилась в бегство. Константин Каваллурий принял бой всего с одиннадцатью, или, по данным летописи, с четырнадцатью кораблями, чьи экипажи не поддались панике. В ходе ожесточенного сражения русы захватили триеру наварха, вместе с тремя другими, перебив всех, кто там находился. Остальные ромейские корабли, ища спасения, выбросились на прибрежные мели и скалы. Кое-кто из их экипажа спасся, прочие погибли или были захвачены в плен.

Однако эта победа уже не могла изменить печального для русов итога войны. Подлинный реванш пришлось брать не на полях сражений.

Поражение русского войска было большим потрясением для княжего двора. В глазах людей того времени внезапно поднявшаяся буря не могла быть случайным явлением. Распространился слух, будто грекам помогло вмешательство свыше. Летописец позже запишет, что, когда русские приплыли к Царьграду, греки "изыдоша на море, и начаша погружати в море пелены Христовы с мощми святых, и Божиим гневом возмутися море". Под влиянием подобных настроений уничтожение русской флотилии было воспринято в Киеве как наказание Божие.

Иларион откликнулся на события 1043 г. "Молитвой к Богу от всея земли нашея". В распространенных редакциях его сочинений "Молитва" следует сразу за "Словом о законе и благодати". Но какая разница между этими произведениями! Жизнеутверждающий тон "Слова" сменяется в "Молитве" покаянным настроем. Больше нет речи об исторических успехах Русской земли, о торжестве христианской веры и благодатном покрове, распростершемся над Божьим Градом. Вместо этого Иларион взывает к Творцу с одной-единственной просьбой: не погубить "малое стадо", тяжко согрешившее перед Ним: "Аще и добрых дел не имеем, но многыя ради милости Твоея спаси нас, мы бо люди твои и овцы паствы Твоей… Не остави нас аще и еще блудим, не отверзи нас аще и еще согрешаем перед Тобой… Не помяни многых грех наших, прими нас обращающася к Тобе, сотри список грехов наших, укроти гнев… Ты бо еси Господь владыка и творец и в Тобе есть власть или жити нам, или умрети".

Русские люди провинились перед Богом тем, что не соблюли Господни заповеди, "к земному приклонихомся" и "поработихомся грехови". "Нет среди нас ни единого, - сетует Иларион, - кто о небесном тщащася и подвизающа, но все о земном, все о печалех житейских, ибо оскудела преподобными земля!" Однако он не допускает и мысли, что это Бог отвернулся от русских людей: "Не Ты оставляешь и отвергаешь нас, но мы не взыскуем о Тебе…" Иларион просит Бога проявить терпение и не сделать Русской земле то, что Он сделал Иерусалиму: "Терпел нас и еще долго терпи, остави гневный Твой пламень… Сам направь нас на истину Твою… И пока стоит мир, не наводи на нас напасти искушения, не предай нас в руки чуждых, да не прозоветься Град Твой градом плененным и стадо Твое пришельцами в земле не своей. Да не рекут страны: где есть Бог их?"

Явленная под стенами Царьграда неблагосклонность Бога к русскому воинству была слишком тревожным знамением, чтобы отнестись к ней как к преходящей военной неудаче. Илариона, как, видимо, и многих других при дворе Ярослава, преследовали опасения, что сокрушительное поражение русского оружия может серьезно пошатнуть позиции христианства в Русской земле. И берестовский пресвитер молит небесного владыку: "Не попущай на нас скорби и глада и напрасных смертей, огня, потопления, да не отпадуть от веры нетвердые верою. Мало показни, а много помилуй, мало язви, а милостивно исцели, вмале опечаль, а вскоре увесели, яко не терпить наше естьство долго носити гнева Твоего, яко стебель огня. Но укротися, умилосердися… продолжи милость Твою на людех Твоих, ратныя прогони, мир утверди, страны укроти… сущая в рабстве, в полоне, в заточении, в оковах, в плавании, в темницах, в алкоте и жажде, и наготе, - вся утеши, вся обрадуй, радость творя им и телесную, и душевную". Последние строки - это, конечно, о Вышате и его товарищах, томившихся в византийском плену.

Ярослав прислушался к голосу своего духовного наставника. Заботы о "земном" были оставлены ради "небесного", то есть укрепления христианских основ русской жизни. Не случайно последнее десятилетие жизни Ярослава (1044-1054) в Повести временных лет так бедно на политические события - их собственно и нет вовсе, за исключением похода 1047 г. в Мазовию, но борьба против язычников, разумеется, не рассматривалась как предосудительное попечение о "земном".

У нас нет возможности осветить во всех подробностях религиозно-церковную деятельность Ярослава в 40-х гг. XI в. От мероприятий в этой области летопись сохранила только известие о построении храма Святой Софии в Новгороде и заметку под 1044 г. о перезахоронении останков Ярославовых дядей, жертв междоусобной брани Святославичей: "Выгребоша 2 князя, Ярополка и Ольга, сына Святославля, и крестиша кости ею, и положиша я в церкви святыя Богородица [Десятинной]".

Последнее сообщение, в частности, свидетельствует, что Ярослав стремился повысить свой личный престиж христианского государя за счет приращения "святости" великокняжеского рода. Отныне он мог числить среди своих предков не только равноапостольных отца и бабку, но еще и двух дядей-христиан. Вместе с тем описанный летописцем обряд интересен в том отношении, что позволяет говорить о сознательном отступлении русского Царьграда от православно-византийской догматики. Обряд крещения мертвых, известный у ранних христиан гностического толка, был неоднократно осужден отцами Церкви II-IV вв. и подвергся официальному церковному запрещению на местном Карфагенском соборе 397 г. Не знать об этом в Киеве не могли, так как указанное правило Карфагенского собора входило в состав Номоканона XIV титулов, переведенного на славянский язык не позднее конца IX в. И тем не менее на Руси крещение покойников, как видно по летописной записи, выглядело вполне благочестивым делом не только для современников Ярослава, но даже и для составителя летописного свода конца XI - начала XII в.

Перенесение и крещение княжеских мощей носило, конечно, характер торжественного действа и, безусловно, было совершено в присутствии иерархов Русской Церкви. Однако трудно допустить, что в их числе был митрополит Феопемт или какой-нибудь другой греческий архиерей. Представитель византийской ортодоксии, находись он в Киеве, должен был бы воспротивиться проведению данной церемонии. Это соображение заставляет считать, что акт 1044 г. имел место в условиях продолжающегося конфликта с Константинопольской патриархией и во время отсутствия в Киеве митрополита-грека. Несмотря на военное поражение, Ярослав упорствовал в своем противостоянии Константинополю, перенеся тяжесть борьбы в область церковных отношений, где попечение княжего двора о "небесном" вскоре обрело вполне ясную цель: добиться канонической независимости Русской Церкви от византийской иерархии.

Мирный договор с Византией был заключен только в 1046 г., из чего видно, что Ярослав пытался выговорить для себя какие-то особые условия. Но греки не шли ни на какие уступки. Все, на что согласился Константин IX, - это отпустить на родину искалеченных русских пленных. Напряжение в русско-византийских отношениях не исчезло. Никоновская летопись подытоживает рассказ о событиях 1040-х гг. сообщением, что "Ярославу… с греки брани и нестроения быша".