Ознакомительная версия.
Позднее за почти 70-летний период от воссоединения до освобождения крестьян (1793–1861 гг.) некоторая часть этих «государственных крестьян» были российскими императорами «пожалованы» (т. е., подарены) в частное потомственное владение отдельным лицам.
Кроме того, некоторые села и деревни, населенные «государственными крестьянами», владевшее ими русское правительство начало сдавать в аренду частным лицам. Арендаторы, в большинстве поляки или евреи, старались выколотить из арендованных имений и отданных в их подчинение крестьян все, что только возможно, не считаясь ни с истощением земель и уничтожением лесов, ни с изнурением крестьян и разорением их убогих хозяйств.
Жизнь под властью арендатора – «поссесора», для крестьян была неизмеримо тяжелее, чем под властью даже самого строгого помещика. Помещики, считая и земли, и людей своей «собственностью», об этой «собственности» все же заботились, ибо верили, что это всегда останется источником их доходов.
Поссесор-арендатор расчитывал только на срок аренды, а то, что будет после истечения этого срока, его не интересовало.
Немногочисленные русские помещики Правобережья, сохранившиеся до революции 1917 года, – это потомки тех, которым или были дарованы имения, конфискованные у польских помещиков за участие в восстаниях, или пожалованные «государственные крестьяне».
Подавляющее же большинство помещиков Правобережья до самой революции были поляки, в отличие от Левобережья, где в помещиков превратились потомки казацкой старшины.
Так, на рубеже XVIII–XIX веков Правобережье закончило свою отдельную жизнь под Польшей и вступило на путь совместной жизни в пределах России с остальными частями освобожденной раньше Украины-Руси.
Как известно, Правобережье только в 1793 году, по третьему разделу Польши, было воссоединено с Россией.
Почти полтора столетия отдельной жизни под гнетом польско-католической агрессии не осталось без последствий. Весь высший, культурный слой народа, носитель национальных традиций и культуры, в результате окатоличивания и ополячивания исчез совершенно.
Осталось только крепкое в своей вере и тяготении к единству всей Руси крестьянство да кое-где низшее духовенство.
И когда в XIX веке началось возрождение украинской национальной мысли, культуры и литературного украинского языка – началось оно не на Правобережье и не в Галиции, а на том самом Левобережье, которое свободно жило и развивалось в составе государства Российского.
Запорожская Сечь в XVIII веке (Новая Сечь)
Ушедшим в пределы Турции после уничтожения Сечи и поражения Мазепы запорожцам (выступившим на стороне Мазепы) после многих просьб только в 1734 г. было разрешено вернуться и снова поселиться на прежних местах. Получив щедрую помощь от русского правительства, запорожцы основали Новую Сечь в нескольких километрах от места, где была прежняя Сечь, а семейные поселились в селах-слободах, расположенных вокруг Сечи по обоим берегам Днепра.
В административно-территориальном отношении весь район Войска Запорожского, был разделен на «паланки» (области); сначала их было 5, а впоследствии – 8.
Центром «паланки» была слобода – местопребывание всего административно-военного аппарата: полковник, писарь, его помощник – «подписарий» и атаман «паланки».
Этот аппарат сосредоточивал в себе всю власть: административную, судебную, финансовую, военную.
Благодаря наплыву переселенцев с севера, вскоре в слободах, кроме казаков, появляются и крестьяне-«посполитые», которые в «паланке» были организованы в «громады» и имели, по примеру казаков, своего атамана. Все должности – выборные, а выборы производились ежегодно (1 января) на казацких радах, причем право участия в выборах на «посполитых» не распространялось. Они выбирали только своего атамана. Переход же из «посполитых» в казаки и обратно был свободным, как на Гетманщине в первые десятилетия после воссоединения.
В остальном вся организация власти на территории Сечи была копией организации власти Левобережья.
Административным и военным центром являлась Сечь, состоявшая из крепости и предместья. В крепости, вокруг площади, на которой собиралась рада, кроме церкви, войсковой канцелярии, пушкарни, складов, мастерских, старшинских домов и школы, находилось 38 «куреней» – длинных бревенчатых зданий-казарм. В предместье – лавки, шинки, частные мастерские. Каждый, желающий стать запорожцем, должен был явиться к куренному атаману, который его спрашивал, верит ли он в Бога и православной ли веры. После утвердительного ответа и крестного знамения, это подтверждающего, его заносили в кошевой «компут» – список. Обычно при этом менялась фамилия, т. к. и для Сечи, и для поступающего (в большинстве случаев – беглого крепостного) не было желательно, чтобы была известна его биография и подлинная фамилия.
На этом все формальности заканчивались, и человек становился формально равноправным сечевиком. Ему предоставлялось или остаться в курене и нести гарнизонную службу и исполнять разные хозяйственные работы, или найти занятие в любой из «паланок» по собственному выбору, являясь в Сечь только для отбывания «очереди», к чему были обязаны все казаки.
Высшая войсковая или «кошевая» старшина состояла из атамана, судьи, писаря и есаула. Каждый курень имел своего атамана, а также свою «куренную» старшину.
Формально все казаки были равноправны, но в действительности это равноправие было только на бумаге и на словах. Социальное расслоение и создание групп богатых запорожцев фактически всю власть отдали в руки этих «знатных» или «старых» казаков, которые, пользуясь своим богатством и влиянием, вершили на радах все дела.
Твердо укоренившийся миф, идиллически рисующий Сечь как бесклассовое братство, находится в полном противоречии с исторической правдой.
Если для первого периода существования Сечи это еще и можно принять, да и то с большими оговорками, то сохранившиеся многочисленные документы из эпохи Новой Сечи (1734–1775 гг.) неопровержимо и категорически опровергают этот сентиментально-идиллический миф.
На территориях, подвластных Сечи, население которых в 60-х гг. XVIII века доходило до 100 000, как и во всем мире в те времена, были и бедные, и богатые, были социальные противоречия интересов отдельных групп населения, было стремление богатых групп использовать власть в своих корыстных интересах и противодействие групп бедных этим стремлениям. И никакого ни социального, ни политического «братства», о котором так часто говорят и дореволюционные историки, и сепаратистская «историческая школа», в действительности не было.
Наоборот, беглые попадали в Сечи в чрезвычайно тяжелое положение, нередко более тяжелое, чем было там, откуда они бежали. Если они решали остаться в курене, то должны были жить в казармах, нести тяжелую гарнизонную службу и исполнять разные хозяйственные работы, не получая за это никакого вознаграждения, кроме более чем скудного пропитания, состоящего, в основном, из «саламахи», которая «варилась густо из ржаной муки на квасе или рыбной ухе», как описывает очевидец С. Мышецкий. Все остальное добавлялось на «собственные деньги», добыть которые было нелегко. Деньги добывались только в результате походов и связанных с ними грабежей или путем найма за деньги к зажиточным казакам и старшине, которые, на правах собственности владели хуторами-зимовниками, нередко несколькими.
Как видно из многочисленных документов, хранящихся в Центральном государственном историческом архиве УССР, были зимовники с табунами в несколько сот лошадей и рогатого скота, тысячами овец и обширной собственной запашкой, дававшей тысячи пудов зерна. Обслуживались они «молодиками» или «наймитами», число которых на некоторых зимовниках доходило до 30.
Заработная плата была минимальной: от 2 р. 50 коп. до 5 рублей в год на хозяйских кормах. (Лошадь в то время стоила 10–20 рублей, вол или корова 5–8 руб.; рубаха 40 коп., сапоги – от 50 коп. до 1 рубля.)
Кроме платных работников, на зимовниках было немало работников «без найму» – так назывались работавшие без денег, только за кров и пищу, преимущественно, слабосильные, старики, подростки. Из многочисленных сохранившихся «описей» зимовников видно, что таковых было до 7 % общего числа рабочих зимовников.
Заработать можно было также на рыбных промыслах и в «чумацких» обозах. Как первые, так и вторые вовсе не были артелями равноправных участников, как это утверждают многие историки. Сохранившиеся «расчеты» неопровержимо доказывают, что среди чумаков были и собственники десятков пар телег с наемными «молодиками», и чумаки-одиночки с одной-двумя воловьими запряжками. Такое же смешение было и на рыбных промыслах, где наряду с собственниками сетей (невод стоил тогда до 100 рублей) работали за деньги и «наймиты» или, очень часто, «с половины» т. е. половина всего улова шла собственнику сетей, а вторая половина делилась между рабочими, которые в этом случае, не получали никакой денежной платы.
Ознакомительная версия.
