жизни и просуществовала в три раза меньше Империи петербургской.
На заре советской жизни Георгий Федотов сформулировал гениальное предвидение: «Чем же может быть теперь Петербург для России? Не все его дворцы опустели, не везде потухла жизнь. Многие из этих дворцов до чердаков набиты книгами, картинами, статуями. Весь воздух здесь до такой степени надышан испарениями человеческой мысли и творчества, что эта атмосфера не рассеется целые десятилетия… Город культурных скитов и монастырей, подобно Афинам времени Прокла, – Петербург останется надолго обителью русской мысли». Так и было при начале советского времени. Но постепенно многое из культурных достижений прошлого рассеивалось, расточалось, таяло.
Ни теплое золото «Третьего Рима», ни холодновато мерцающее серебро «Северной Пальмиры» не годятся быть символами советской эпохи. Москва оказалась удобнее для столичного первенства, но древний дух ее столь же неродной для СССР, как и ампирный дух Петербурга. Советский век – стальной. Ему и символ подходит соответствующий: то ли Магнитка, то ли колымская колючая проволока.
О Петербурге много говорят как о «культурной столице» России. Смысл, вкладываемый в это словосочетание, связан опять-таки с изначальным предназначением города. Да, из него, как из колодца, Россия насыщалась Европой. И пока Европы в Петербурге было больше, чем где бы то ни было, пока Россия, отыскивая европейскую этику и эстетику, европейское право и европейскую ученость, смотрела на детище Петра как на кафедру, с которой умудренный профессор читал курс евро-поведения, он мог безо всяких оговорок рассматриваться как «культурная столица».
Но в наши-то дни…
Где у нас нынче не Европа? Что ни город-миллионник, что ни областной центр, то всё – Европа. Скорее, правда, советская пере-Европа обернулась позднее недо-Европой, Европёшкой, искривленной, обнищалой и покосившейся, но образец всюду проступает, образец всюду легко узнаваем: что на Белом море, что на Каспийском, что на Урале… Везде – Европа. И больше всего ее в Москве. В Москве ее так много, что Великий город уже стонет от перегруженности Европой. Бизнес-центры, казино, супермаркеты – словно каменные волны со стеклопластиковой пеной, со всех сторон накатывающие на острова монастырей, старинных особняков и тихих парков…
Европа превратилась в сочетание большого бизнеса с великими воспоминаниями. Большой бизнес выбрал для себя новый форпост в России – Москву. Ему тут удобнее: ближе к власти, а значит, к деньгам. Ближе к транспортному сердцу страны. Ближе к величайшим банкам России. Какую особенную роль может играть герр Питер для европейского бизнеса? Да никакой. Просто еще один крупный провинциальный город в стране рискованных инвестиций.
А европейские воспоминания касаются прежде всего тех стран, где они дремлют под спудом нынешней суеты. Чтобы ощутить их, надобно ехать в настоящую Европу и ходить по музеям, мостам, бульварам, готическим кварталам, барочным дворцам и ренессансным замкам. Петербург с этой точки зрения – огромный прекрасный музей русской мечты о Европе, живой памятник долгому процессу, в ходе которого Россия сливалась-сливалась с Европой, да так до конца и не слилась. Петербург, таким образом, перенаселен Европой старой, Европой мертвой, там очень большое поголовье призраков и очень много творчески одаренных людей, с трудом находящих для себя применение. Этот город ныне – великое воспоминание. Прекрасная дымка ампира, сочащаяся из створок сырой, холодной, неуютной раковины…
Но как «пятно Европы» на карте России Петербург ничем, кроме обилия памятных мест, от других «пятен» не отличается.
«Культурной столицей» он больше не является, поскольку статус города-воспоминания слишком незначителен, чтобы на этой основе СПб. мог венчать себя малой шапкой Мономаха. Петербург – самый большой провинциальный город России, располагающий мощным интеллектуальным потенциалом и богатейшей коллекцией музеев. Ничего сверх названного.
Соревнование двух великих городов завершено. В России ныне одна столица – Москва. Лишь по двум причинам она все еще именует «младшей сестрой» и «второй столицей» крупный приграничный региональный центр. Во-первых, по старой памяти. Все-таки экзотичная красота Северной Пальмиры завораживает русский глаз и русский ум, а грохочущая биография Империи беспокоит русское сердце. Во-вторых… в правительстве сидит множество выходцев с Невы. Но, если смотреть на вещи здраво, сегодняшний Петербург в лучшем случае «музейная столица» нашей страны, не более того. Нечто вроде Полоцка для Белоруссии.
И образованный класс Петербурга очень хорошо чувствует новые «правила игры». Именно такова причина, по которой там столь сильны настроения, зовущие к автономии, к положению порто-франко, да чуть ли не к государственной самостоятельности… Быть вторыми – несколько досадно, но все-таки почетно. Быть первыми-из-всех-прочих при такой-то истории – унизительно. Следовательно, лучше быть отдельно, наособицу. Иными словами, за пределами общего строя российских городов.
Остались несбыточные мечтания о каком-то «реванше» и… ревность.
Мрак, ужас и всё такое…
Далеко не все потери Петербурга страшны, трагичны, болезненны. Кажется, уходит в прошлое и то, что играло роль какого-то темного нароста на образе и судьбе города. Сколько таинственных и зловещих слов было сказано в разное время о черной, чуть ли не демонической сути «Петра творенья»! Город-«призрак», город-«морок», город-«мистический колодец»… Особенно постарались литераторы Серебряного века: сколь часто «прозревали» они мрачные выплески преисподней в потаенных уголках императорской столицы, сколь скрупулезно подмечали ужасающие ржавые пятна крови на камнях Северной Пальмиры! С каким сладострастием выкапывали древние проклятия, особенно не разбираясь, какие из них настоящие, а какие – легендарные!
«Быть пусту!»
И холодный ветер завывает на безлюдных набережных в сумеречный час…
Наверное, всего известнее стихотворение Иннокентия Анненского «Петербург»:
…Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.
То, что у классика дано приглушенно, через эмоции, то у поэта с менее громким именем легко сдвигается к мистике. Вот строки Поликсены Соловьевой:
О, город страшный и любимый!
Мне душу пьют твой мрак и тишь.
Но мрачнее всех, наверное, высказалась Зинаида Гиппиус:
Те пятна, ржавые, вкипели,
Их не забыть, не затоптать…
Горит, горит на темном теле
Неугасимая печать!
Как прежде, вьется змей твой медный,
Над змеем стынет медный конь…
И не сожрет тебя победный
Всеочищающий огонь, —
Нет! Ты утонешь в тине черной,
Проклятый город, Божий враг!
И червь болотный, червь упорный
Изъест твой каменный костяк!
Ужас! Ужас! Мрак, демонические игры, трагический фатализм, сладкая отрава, темнота, пьющая душу, неугасимые печати и прочая бутафория из театра столетней давности…
Слава Богу, немногие петербургские литераторы всерьез продолжают эту игру.
