послав его наперед с пушками к Новогродку, открыть себе вход в крепость. Последний, скоро вступив в дружелюбные отношения с комендантом, стал потом свободно бывать у него. Спустя несколько времени, прибыл сюда и сам Замойский, вместе с воеводой Брацлавским и 60 приблизительно солдатами, которые за ними поодиночке следовали; на обычный вопрос привратника наши отвечали, что идет сотник, и таким образом Замойский вступил внутрь крепости. Около того же времени туда прибыл Петр Волконский. Со времени переговоров в Заполье, при которых Волконский присутствовал, он знал воеводу Брацлавского и потому с упреком заметил коменданту, зачем тот впустил воеводу, когда говорил, что впустил только сотника; воевода отвечал, что не только он (Брацлавский), но и сам Замойский находится тут. Видя, что комендант смущен этим, Замойский сказал: “ведь все одно, эта крепость была уже потеряна для твоего государя, если бы даже ты не должен был по условиям мира отдать ее добровольно; никакого коварства в этом
[263] нет со стороны моей, я пришел сюда, чтобы осмотреть крепость, принадлежащую моему государю”. И при этом он стал уговаривать этого человека уступить. Когда последний стал отговариваться недостатком подвод, то Замойский дал ему известное число из тех лошадей, которые везли пушки. Воспользовавшись ими для вывоза всех своих вещей, московский комендант сдал замок и удалился. Хотя Новогродок представляется небольшим по своей величине, но важен своим соседством с Московской областью и вследствие этого именно обстоятельства хорошо защищен валом, в особенности же тройною стеною и многочисленными башнями и одним замечательным болверком.
Отсюда Замойский прямо прибыл в Сескелию (Seskelia) и остановился там на несколько дней, чтобы узнать, возвращен ли Дерпт Москвитянами Сигизмунду Розену, отправленному для принятия города в качестве коммисара; видя, что Москвитяне все-таки не уходят, не смотря на подводы, которые туда Замойский послал в большом количестве, выпросив их при большом в них недостатке у герцога и у других, он сам направился в Дерпт и остановился в близком к городу монастыре. Отсюда он послал к начальнику города Николая Жебржидовского и Станислава Жолкевского сына с требованием, чтобы тотчас тот удалился, и согласно с условиями мира сдал город и крепость; если же он не сделает этого в продолжении 3 дней, то, как объявил, он переведет снова войско в Московскую область. В это время уже прибыл от Московского царя Василий Головин (Basilius Holovinus) из его первых дворян. Горько вздыхая, он говорил, что помнит то время, когда можно было Москвитянам быть гордыми и упрямыми; причиною же теперешней медленности выставлял то обстоятельство, что еще не достаточно приготовлено было лошадей и повозок и потому просил прибавить еще один день к [264] трехдневному сроку. Замойский, отдав ему из собственного запаса около 200 лошадей, принял Дерпт в 24 день февраля месяца. Московский царь владел Дерптом уже 29 год, и потому очень многие разлучались с этим городом с величайшею горестью и слезами, как с таким местом, где они родились или выросли. В особенности женщины, сбегаясь на могилы и своих мужей и детей, отцов и родственников, по обыкновению своему испускали страшные рыдания. Весь народ Московский, более чем какой другой, отличается суеверием — в особенности в деле почитания могил и умерших. От обычаев других народов у них есть здесь та особенная разница, что они не тотчас погребают умерших, но в продолжение одного года держат их в гробах в склепах со сводами, а затем, по прошествии года, предают земле со слезами и стенаниями.
Некогда Дерпт был богатейшим городом Ливонии, доказательством чего служит даже доселе вид публичных и частных зданий. В Ливонии нет нигде лучшей и более плодородной земли, чем Дерптская. Прежде, чем Немцы, переселявшиеся в Ливонию, принесли в эти места христианскую религию и свой язык, все это пространство от моря выше Пелбского озера (l. Реlbа) до Пскова находилось во владении варварского племени Судетов (Sudetes), с которыми, по рассказу Московских летописей, происходили многочисленные войны у Русских. После того как эта страна сделалась христианскою, она подчинилась епископам, под властию которых и состояла до Германа Весселя (Vesselius). Когда Московский царь по взятии Нарвы и Нейгаузена заставил его вместе с городом сдаться под свою власть, то противно данному обещанию увел его в Москву. Большое вероломство показал он в отношении к живому епископу, но не меньшую ненависть обнаружил и к умершим, трупы которых спустя немного времени он выбросил из [265] храма и из гробниц. Некоторое время затем в городе на равных правах жили и Ливонцы, и Москвитяне; по прошествии же некоторого времени, когда Ливонцы вследствие не-справедливых действий со стороны Москвитян составили заговор с целью умертвить их, и когда Ливонцы без труда были усмирены Москвитянами, превосходившими их числом, то очень многие из прежних жителей в это время были перебиты, а остальные отведены в Москву; с тех пор город этот имел жителями только Москвитян. Уже раньше, уходя из Новгородка, Москвитяне подложили огонь под его основание, но он был тотчас во время захвачен нашими и потушен. В Дерпте были замечательны два здания: замок, в котором прежде жил епископ, а когда город подпал под власть Москвы, — владыка, — и другое здание, предназначенное для государя, которое сам князь, заняв несколько частных лучших домов и убрав их по своему, выстроил для себя. Жители Дерпта полагали, что Замойский остановится в замке, так как по обычаю их считается уголовным преступлением для частного человека поместиться для жительства в доме государя; на основании такого соображения, в разных местах под замком они подложили пороховые мины, так чтобы, сообразно с тем, когда догорят проведенные к ним затравки (Funiculi), одне из них должны были взорваться через 24 часа, другие чрез 48 часов, после их ухода. Остановившись прямо в доме государя, Замойский отплатил за опасность, которой он подвергался, тем, что велел казнить нескольких крестьян, на которых лежал уход за замком. Несмотря на это, принятые по отношению к неприятелю обязательства были соблюдаемы самым тщательным образом, и Замойский не только не мстил за это никому из тех Москвитян, которые оставались в Ливонии, но даже, когда один мальчик, родственник Дерптского воеводы Плещеева, не столько подученный нами, сколько прельстившись [266] ребяческим образом некоторыми детскими приманками, добровольно пристал к нашим, и Плещеев сильно о нем беспокоился, то Замойский приказал весьма ревностно искать его и возвратить. Подобным же образом заняты были другими начальниками и прочие крепости, которых было не мало. Прежде чем сделалась известною сдача Дерпта, Москвитяне скорее были вытесняемы из них нашими ловким и хитрым образом, чем сами их оставляли. По занятии Дерпта
