находившихся в крепостях, условлено было так, чтобы, оставив все то, что было там при взятии, увезти с собою каждому то, что с той и другой сторон туда после
[255] было доставлено. На таких-то условиях было заключено перемирие на десять лет[59]. При этом Московского царя, крайне огорченного потерею провинций, не оставляла надежда вернуть назад в более удобные времена отнятое у него, воспользовавшись какими нибудь беспорядками во время безкоролевья или другими случаями. А с другой стороны и король, нанеся такое поражение и раззорение Московскому государству, что оно не могло никоим образом в немного лет поправиться, несовсем был недоволен тем, что не исключается для него возможность совершить еще более великие дела в случае, если бы Московский царь вздумал возобновить войну, когда между тем провинция Ливония была бы закреплена за Польшею и защищена всеми необходимыми способами. Послы тотчас скрепили эти условия клятвой; относительно государей было постановлено так, чтобы великие послы посланы были сперва от короля к Московскому царю, а затем от Московского царя к королю для принесения присяги. В продолжение нескольких дней спорили о редакции договора; Москвитяне хотели сперва, чтобы царь их был назван царем всей России, потом отступившись от этого титула, но требуя наименования его Московским и Владимирским и многими другими, хотели назвать его еще царем Астраханских и Казанских Татар; наши же возражали на это, что не могут противно обычаю предков ничего лишнего приписать ему.
Уже несколько раньше Замойский узнал от Томаса Эмбдана (Thomas Embdanus) и некоторых других, трудами [256] коих пользовался при разузнавании обстоятельств, что Пернов, осаждавшийся Шведами, сильно стеснен вследствие недостатка в провианте, и едва ли Москвитяне в состоянии выдержать в продолжении четырех недель; кроме того от Ивана Зборовского, вернувшегося в Польшу, вследствие тяжб весьма важных и необходимых для себя и своей фамилии, он узнал, что Ливонцы возбуждаются к бунту и распространяются между ними слухи, будто король намерен разделить всю Ливонию, по получении ее, между Венгерцами. Так как само собою разумелось, что этого сделать невозможно, если туземные владельцы не будут прогнаны со своих мест, то по необходимости многие волновались по этому поводу. В то же время от имени Шведского короля объявлялись эдикты, в которых обещался возврат каждому его имущества и владений, которые предки его, в прежние времена, держали на ленном праве, и приглашались те, кому принадлежат имения, явиться для вступления во владение ими. В числе других некто Беринг, имевший во власти несколько королевских крепостей, как потом было узнано от Москвитян, уходивших из Пернова, написал Москвитанам письмо, в котором убеждал их, если не могут дольше выдерживать осады, сдаться лучше королю Шведскому, нежели Польскому. Хотя Замойский и не терял надежды, что наконец Псков будет взят либо силою, если король, как условился он с ним, пришлет ему вспомогательные войска, либо сдастся в его власть вследствие голода и недостатка провианта не позднее июня, дольше которого, он ясно видел, осажденные не выдержат, тем не менее в виду такой возможности потерять Ливонию в пользу Шведов, он также склонялся в пользу мира.
Около того же времени прибыл в лагерь какой-то купец от коменданта Нарвского, присланный Шведами для того, чтобы жаловаться на разные обиды на границе обоюдных [257] владений, будто бы нанесенные нашим войском, стоявшим выше Гдова на Пребуже. Когда сверх ожидания Шведов ему дан был слишком любезный ответ, то потом к Замойскому пришел от Понтуса Делагарди Каньоли Итальянец (Cagnolus Italus), коего деятельность особенно была замечательна при занятии Нарвы, и, высказав приветствие Замойскому вместо короля в почтительных выражениях и отдав письмо Понтуса к королю, просил позволения по его личному желанию отправиться к послам московским. Замойский, хотя и знал хорошо о том, что делается в Ливонии, однако полагая, что нужно держаться его обычной учтивости перед иностранцами, теперь на просьбу Каньоли благосклонно отвечал, что королю не могло придти в голову, когда он особенно так долго оставался в лагере и никто не приходил к нему от Шведского короля, что потом будет прислан посол, и потому с одной стороны король не дал ему на этот счет никаких приказаний, а с другой стороны он не может ничего разрешить ему, не имея на то королевского приказания и без его воли; он с своей стороны готов послать письмо с курьером к королю, или, если ему угодно, разрешить ему самому поехать к королю, причем он даст ему конвой. Получив такой ответ и оставив курьера с письмом, Каньоли вернулся к Понтусу; за ним, когда еще не был послан из лагеря гонец к королю, отправился в Ливонию вестник о заключении мира.
Уже раньше прибыл к Замойскому Александр[60], присланный московскими послами из Заполья, возвестить жителям Пскова о заключении мира, и когда Замойский пригласил последнего на завтрак, то тот отвечал, что он сочтет за величайшую милость, если ему будет позволено, [258] как можно скорее пройдти к городу. “Пока, говорил он, я буду здесь пировать, осажденные будут между тем пить кровь”, и прибавил, что он будет завтракать у него тогда, когда вернется назад, сообщив своим радостное известие о мире. Дав ему конвой, Замойский приказал проводить его к городу. Когда тот подошол к Покровской башне, прикасавшейся к реке Великой и разрушенной, как выше было сказано, пушками Венгерцов, и объявил, кто он, то стоявшие на стенах выказали такую сильную радость и благодарность, что тотчас, схватив его, подняли вверх на стены и, нисколько не стыдясь ни своих, ни кругом стоявших наших, бросились целовать его ноги, называя его в радостных криках архангелом и вестником мира; затем, обратившись к нашим, называли их братьями и приглашали их без боязни подойти к ним ближе и свободно ходить. На следующий день тот же Александр с несколькими другими знатными людьми, вернулся в лагерь к Замойскому; так как, по их мнению, мир уже состоялся, то они просили у Замойского дозволения свободно рубить дрова, и чтобы он как можно скорее отвел войско. Замойский отвечал на это, что хотя уже переговоры о мире кончились, но он еще не получил грамоты, в которой написаны условия мира, и еще не пришли от их государя те лица, которые должны передать крепости; затем он пригласил их к своему столу. Так как завтрак был очень роскошен, то те, которые были убеждены, что наши терпят сильный недостаток в провианте, тем более были удивлены при виде запаса не только всех нужных предметов, но даже и очень многих таких, о которых они сами никогда и
