от города. Оринский (Orinscius) так и сделал. Шуйский выслал часть пехоты из города, которая, заняв какую-то долину, так как все место было пересечено неровностями, и, отрезав отступление, открыла сильную пальбу из ружей. В это время Замойский приказал Скарбеку, державшему, как выше указано было, караул на более отдаленном посту тотчас переправиться через реку и произвести нападение на неприятелей, и вместе с тем сам, сев на коня, приказал следовать за собою находившимся в резерве, как объяснено было выше. Когда Скарбек очень скоро переправился через реку, то Шуйский, лишь только заметил, что лагерь лишен охраны, тотчас выслал из разных ворот всю пехоту и конницу для взятия лагеря. В это время составлявшие, как выше было сказано, караулы в палатках, которым Замойский приказал следовать за собою, уже приготовились к битве и прежде всех Венгерцы, занимавшие часть лагеря при реке Великой, затем Иван Кретковский (lohaunes Kretkovius) с хоругвию Станислава Пржиемского, (Stanislaus Prijemscius), Сарнацкий (Sarnacius) с хоругвию Иеронима Гостынского (Hieronymus Gostinius), коих они были наместниками; за ними и другие с такою стремительностью бросились вперед, что при одном их движении, при одной стычке и натиске около 300 человек неприятелей пало,
[248] более 60 было взято в плен и весьма много ранено [160] . Шуйский, ожидавший на ближайшей стене исхода вылазки, видя это поражение и бегство своих, тотчас, отозвав их, увел в город. С нашей стороны также погибло несколько чело-век в этой стычке, так как при занятии неприятелями долины невозможно было другим придти на помощь окруженным. Взят был в плен знатный всадник Пентковский (Pientkovius) и уведен неприятелями. Оринский (Orinscius), долго храбро сопротивлявшийся неприятелям, также погиб, пораженный с более высокого места, пулею в плечо и грудь. Петр Грудзенский (Petrus Grudsenscius) был убит выстрелом со стены из пушки большего размера в то самое время, когда уже открыл себе дорогу мечом сквозь неприятелей и почти добрался было до безопасного места у наших и почти до самого лагеря. Из венгерских всадников пал Франциск Кобор (Franciscus Kobor) и Барраб Балог (Barrabus Balog), мужи храбрые. Если бы не слишком скоро нашим нужно было выдти из лагеря для защиты их, которые вместе с Оринским были окружены, то нисколько не следует, как кажется, сомневаться в том, что все неприятельские войска легко можно было бы завлечь к самому лагерю и, уничтожив их, почти покончить войну. Тогда был 4 день января месяца. К ночи Замойский, зная, что Москвитяне вообще очень заботятся о предании погребению своих, приказал Николаю Уровецкому занять караулом место сражения и быть готовыми на все случайности, если как нибудь представится возможность к сражению, когда неприятель выйдет для взятия тел. В ту ночь Москвитяне не двинулись ни в одну сторону. На другой день он дал такое же поручение
[249] Мартину Лесновольскому (Martinus Lesnovolscius), начальнику, известному своей храбростью; когда последний показался вместе с другим всадником в то время, как некоторые, выйдя из города, начали убирать самые близкие к ним лежавшие трупы, то они снова быстро убежали в город и после этого все оставались внутри стен. Замойский видел, что уже нечего более рассчитывать на вызов к сражению и полагал, что следует добровольно предложить неприятелю то, чего требует долг благочестия или человеколюбия; и потому он послал сказать осажденным, что он отдает им мертвых и прикажет собрать их солдатам и передать им, или если они желают, пусть сами возьмут их, объявив им наперед, что могут делать это безопасно, полагаясь на данное слово. Бывшие на стенах стали сильно восхвалять это благочестие и христианский образ мыслей; и, сообщивши об этом Шуйскому, просили его на следующий день около полудня вернуться к ним, чтобы в это время можно было устроить это дело.
Около того времени Станислав Жодкевский (Stanislaus Solkevius), весьма даровитый юноша, Мельхиор Завиша (Melchior Savissa), конюший Замойского, и некоторые другие знатные юноши без приказания отправились все вместе, нарядившись великолепнейшим образом, на отличнейших турецких лошадях. Какой-то перебежчик, узнав Жолкевского, сообщил неприятелям, что он кроме того, что находится в близком родстве с Замойским, еще обладает знанием многих секретов, потому что Замойский обыкновенно пользовался большей частью его услугами при докладывании королю более сокровенных дел, так как видел в нем, не смотря на его возраст, отличные способности и ум. Москвитяне под влиянием этого, переменив свое намерение и отдав предпочтение представлявшейся в настоящее время выгоде перед долгом благочестия к мертвым, стали тянуть на словах дело, а между [250] тем тайно расставили на стене много больших пищалей и около 500 пищальников. Жолкевский, замечая, что под разными предлогами тянется дело, стал уговаривать их наконец объясниться; тогда один из пищальников, прицелившись из пищали в Завишу и выстрелив в него, дал промах вследствие крепости орудия, а в это время разом выпалили и другие из всех пищалей. Жолкевский и бывшие с ним, повернув коней, быстро ускакали; неприятели тотчас пустились за ними и преследовали их выстрелами из других пищалей со стен, и чем дальше те уходили, тем из больших орудий в них стреляли. Не смотря на это, наши благополучно вернулись в лагерь ко всеобщему изумлению, что избежали столь сильного дождя пуль. Уже раньше наблюдавший за пушками Иван Остромецкий предлагал Замойскому такого рода вещь. В железный ларь рядом положил он двенадцать пищальных дул, нарочно сделанных тонкими, чтобы тем скорее их разорвало; их же, равно как и самый ящик, наполнил самым мелким порохом; а в средине он поместил, взведенную и готовую, ту ружейную часть, которая посредством колеса и прилегающего кремня возбуждает огонь для воспламенения пороха; ларь этот был положен в деревянный ящик; и за тем к той пружинке (fibula), которая, быв притянута, обыкновенно повертывает колеско и возбуждает огонь, он прикрепил два шнурка — один к нижнему дну деревянного ящика, другой к самой покрышке железного ларя; таким образом, что вынет ли кто железный ларь из деревянного или тронет крышку самого железного ларя, по необходимости в том и другом случае потянул бы пружину, и тогда порох воспламенился бы и все присутствующие были бы поражены осколками разорвавшихся стволов и железного ящика [161] . Остромецкий полагал, что, если [251] в таком виде послать его Шуйскому, то последний не удержится, чтобы не раскрыть его и тем даст ввести себя в обман [162] . Замойский не хотел до того времени допускать, чтобы подобного рода хитростями вести дело с неприятелем. Но так как уже тот первый нарушил данное публично
