Судьба Лёны Урусовой сложилась иначе. Я расскажу о ней позднее. А тогда владелец кафе, очевидно, задушенный налогами, закрыл свой шалманчик, и Лёна поступила работать девочкой на побегушках в библиотеку Института красной профессуры.
На встречу Нового года явились мои младшие сестры - Маша и Катя, наши двоюродные - дети Владимира Владимировича Голицына - Саша и Олечка: Саша где-то работал, Олечка еще училась в школе; пришли наши четвероюродные - три брата Раевских. Старший Сергей работал фотографом при некоем электроинституте, был в подчинении у знаменитого ученого и священника - отца Павла Флоренского. Второй брат Михаил Раевский - мой ровесник - учился на математическом факультете университета, его считали будущим крупным ученым-математиком. И еще он учился пению. Младший Раевский - Андрей учился в студии Хмелева и мечтал стать артистом.
Еще среди гостей была подруга моей сестры Маши - Ляля Ильинская, с которой моя сестра Маша и я учились на литературных курсах (ВГЛК).
Еще была моя двоюродная сестра Леля Давыдова, ее мать - тетя Катя была родной сестрой моей матери, а ее отец - Александр Васильевич, иначе дядя Альда, недавно до того изгнанный вместе с семьей из своего моршанского имения Кулеватова, занимал должность юрисконсульта при тамбовском базаркоме, иначе говоря, защищал интересы мелкой буржуазии - базарных торговцев, что уже само по себе являлось весьма предосудительным. Председателем базаркома был Палеолог - потомок византийских императоров.
Еще явилась подруга Ляли Марина Чельцова - внучка последнего царского министра внутренних дел Протопопова, девица чересчур манерная и, по моему мнению, весьма противная.
Уже около полуночи неожиданно пришел с бутылкой шампанского большой друг нашей семьи Юша Самарин. Был он старше всех нас, однако предпочел нашу веселую компанию чопорному обществу в частном особняке Герье в Гагаринском переулке у моей двоюродной сестры Сони Бобринской - жены англичанина Реджинальда Уитера. Туда отправились брат Владимир с женой Еленой и сестра Соня.
Наша компания угощалась в сравнении с нынешними временами весьма примитивно - винегрет, картошка, клюквенный морс, самодельное мороженое, печенье. Алкоголя подавалось в меру, главным образом крюшон из столового вина с сахаром и яблоками.
А веселились мы от души, искренне и беззаботно, без устали шаркали ногами по полу, танцуя, строжайше запрещенный фокстрот, заводили одну и ту же пластинку; заунывный голос то блеял, то завывал нечто вроде молитвы: А-а-а-ллилуия, а-а-а-ллилуия... Когда садились отдыхать, Михаил Раевский услаждал девиц своим чересчур громким, резавшим слух баритоном. Пел он всегда одну и ту же арию: "Пою тебе, бог Гименей, бог новобрачных".
Больше всех наслаждалась моя самая младшая сестра пятнадцатилетняя Катенька, которая впервые удостоилась быть приглашенной в общество "больших".
Между прочим, писатель Анатолий Рыбаков в своем в целом потрясающем романе "Дети Арбата", рассказывая о молодежи тех лет, передает факты весьма вольных отношений между юношами и девушками, на что снисходительно смотрели их родители. Вспоминая сейчас годы своей молодости, скажу: да, любовь между отдельными парочками возникала, но отличалась она благородным целомудрием.
Часа в четыре утра явились родители Урусовы - Юрий Дмитриевич, в прошлом товарищ прокурора в Москве, и его жена Евдокия Евгениевна, дочь когда-то известного исторического писателя графа Салиаса; к сожалению, в наши времена его несомненно интересные романы не переиздавались: отпугивал, очевидно, титул графа.
Следом за родителями Урусовыми явились их старший сын Никита и дочь Эда с мужем Михаилом Унковским - двоюродным братом Раевских. Супруги были артистами в той же студии Хмелева и считались там наиболее талантливыми - им обоим предрекали блестящую будущность.
Нам пора было уходить. Мы разошлись в разные стороны. Я шел вместе с сестрами вверх по Пречистенке и был переполнен мечтами о будущем. Оно казалось мне лучезарным, счастливым. В уме я подбирал эпитеты к очередному моему очерку из серии "По северным озерам". Кончу литературные курсы и стану писателем. Так я мечтал.
Ах, как жестоко сложилась дальнейшая судьба многих из тех, кого я сейчас назвал!..
2.
Когда я вспоминаю о той жизни шестьдесят лет тому назад, то прежде всего на ум приходит ненависть, упорно и злобно насаждаемая сверху - от Сталина, которого тогда еще не называли "великим", и от его окружения. Та ненависть подхватывалась нашей подобострастной прессой, газеты пылали злобой к капиталистическому строю, который нигде и никак не думал низвергаться. Еще с большей ненавистью писали газеты о классовых врагах, которые притаились в разных учреждениях, во всех глухих углах нашей многострадальной страны. Почему государственная машина еле двигается и скрипит? Да классовые враги вредят. Бдительность! Это слово изобиловало в каждой газете. Кто враги? Самые первые враги - это кулаки, то есть крестьяне, которые трудятся для себя, для семьи, а не для строительства социализма. Еще: враги - это специалисты - инженеры, ученые, служащие. Они сознательно вредят в промышленности, на транспорте, на стройках, в учебных и научных учреждениях, еще враги - попы, а иначе представителей духовенства в газетах не называли. В церквах проповедуется чуждая и враждебная идеология. Закрывать церкви, сажать попов!
Еще непримиримые враги - это бывшие люди: помещики, чиновники, офицеры - царские и белые, фабриканты. У всех у них отняты прежние привилегии, разные блага, и потому все они ненавидят Советскую власть, а среди бывших особо выделялись титулованные - князья, графы, бароны. А если быть более точным, то на первое место ставились князья, как якобы близкие к царскому трону; потом шли бароны, по аналогии с бароном Врангелем, а графов иногда "прощали".
Князь С. Д. Урусов, бывший губернатор и товарищ министра внутренних дел и чудом уцелевший, когда его два младших брата погибли в лагерях, в своих интересных воспоминаниях с иронией замечает, что до революции никогда княжеский титул не ставился так высоко, как позднее.
Главным раздувателем ненависти к бывшим, к церкви, ко всем, кто осмеливался высказывать свои мысли, называли секретаря Московского комитета партии Лазаря Моисеевича Кагановича, а главным исполнителем его предписаний в духе ненависти считали Емельяна Ярославского. Это псевдоним, в энциклопедическом словаре дается его настоящая фамилия - Губельман Миней Израелевич.
Писательница Н. Гинзбург *{23} в своих потрясающих воспоминаниях о лагерях - "Крутой маршрут" упомянула о Ярославском. Она обратилась к нему за помощью, а он не только не защитил ее, наоборот, предал. Как-то недавно заглянул я в Музей Революции. А там выставка-юбилей "лучшего ленинца" Ярославского, и экскурсоводша на все лады расхваливает деяния этого страшного ненавистника России, русской истории, всего русского. А школьники слушают и запоминают.
Ярославский первый проводил в жизнь разрушение памятников старины. Но это началось позднее, а тогда, в 1928 году, именно Ярославского называли инициатором законов о лишении избирательных прав и о чистках учреждений.
Сперва закон о лишении прав встретили без испуга, а скорее с обидой, особенно на селе. Все голосуют за подставленного властями избранника депутата, а тебя голосовать не пускают и в списках вывесили на показ и на позор.
А на самом деле лишение избирательных прав стало страшным орудием, карающим людей, не совершивших никаких преступлений с точки зрения простого здравого смысла, более того, карающих их детей, в том числе и малолетних.
В основу была положена трактовка весьма краткой формулы Карла Маркса "бытие определяет сознание". Разъяснялась эта формула так: "Вы сами, ваш сын или ваш внук по социальному происхождению принадлежите к ранее привилегированному сословию - дворян, купцов, духовенства, а раз вы эти привилегии потеряли, значит, чувствуете себя обиженными Советской властью, значит, ненавидите ее, значит, являетесь ее врагом, значит, вас надо преследовать.
В 1928 году, до начала индустриализации, существовала безработица. Тогда и была властями придумана так называемая чистка учреждений.
Главным критерием считалась не квалификация служащего, не его усердие, не его честность, а его социальное происхождение. На первых порах анкеты не были особенно подробны, стояли такие вопросы: кто были ваши родители? служили ли вы в царской армии? служили ли в белой армии? привлекались ли к уголовной ответственности и по какой статье? имели ли собственность? На вопрос о родителях на первых порах можно было кратко отвечать: "сын служащего", "дочь врача". Только в 30-х годах бдительные отделы кадров догадались вставить вопрос о бывшем сословии родителей.
3.
Да, так что же такое чистки 1928 и 1929 годов?
Называли все того же Емельяна Ярославского, придумавшего три категории чисток. Вычищенный по первой категории вообще лишался права куда-либо поступать на службу. Вычищенный по второй категории изгонялся из столичных учреждений, но мог уехать работать на периферию. Вычищенный по третьей категории оставался в своем учреждении, но на низшей должности.
