Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович

Руководители общества обратились к последним свидетелям преступлений нацизма с просьбой рассказать о себе, мучениях плена и нынешней своей жизни. В письме, подписанном Шрамм и Разувайтом, говорилось: «Лично мы не знаем друг друга, и нам известно только об одном событии Вашей долгой жизни. Оно произошло более 60 лет тому назад, но оставило тяжкий след, о котором нельзя забыть ни на Вашей родине, ни в Германии. Больше трех миллионов советских военнослужащих, плененных германским вермахтом, были убиты или умерли от голода за колючей проволокой. Только жертву евреев (шесть миллионов убитых) можно сопоставить с Вашей жертвой… В обозримом времени вы получите через банк 300 евро от имени общества “Kontakte-Контакты”. Эти деньги собраны гражданами нашей страны для бывших советских военнопленных. Некоторые бывшие немецкие солдаты участвовали в сборе пожертвований, потому что они хотели внести свой вклад в дело примирения. Небольшая сумма, которую мы можем прислать Вам из Германии, есть выражение стыда за причиненные несправедливости и знак нашего уважения перед Вами. Мир утверждается там, где люди хотят понимать друг друга вопреки государственным границам. Поэтому как можно больше немцев, прежде всего представителей молодежи, должны познакомиться с воспоминаниями бывших советских пленных, с их суждениями о современности. Каждое письмо из России — важный документ. Мы были бы очень рады, если бы Вы в своем письме рассказали нам о Вашем пребывании в плену, о Вашем возвращении на Родину и о Вашей сегодняшней ситуации» [1136].

За относительно короткий срок было получено больше 5 тысяч писем бывших советских пленных — незаменимых свидетельств об особых пластах военного и послевоенного времен. В 2007 г. с предисловием Хильде Шрамм и Эберхарда Радзувайта в Берлине был опубликован сборник «Я этого никогда не забуду», в который вошли 60 посланий (в немецких переводах) — малая толика присланных; больше половины из России, остальные из Украины и Белоруссии. Письма, пришедшие из различных регионов бывшего СССР, очень разнятся по стилю и объему — от неполного тетрадного листка до многостраничных воспоминаний обделенных судьбой ветеранов. География: от Бреста до Сахалина, от Краснодара до Норильска. Письма, не вошедшие в сборник (в оригинале, на русском и украинском языках, с сохранением стилистики эпистолярных источников), размещены на сайте общества [1137]. Каждую пятницу Радзувайт публикует здесь (нередко со своими комментариями) вновь поступающие письма бывших советских пленных [1138].

В письмах нет шаблонных оборотов, которые нередко можно услышать на встречах нашей молодежи с «утвержденными» ветеранами. Возраст авторов писем — далеко за 80, а кому и за 90. Все чаще можно прочитать: «наш дедушка (или прадедушка) скончался», или «ослеп», или «не может писать, потому что руки дрожат». В большинстве случаев старики выговариваются впервые — в письмах. Такое нечасто можно прочитать или услышать.

Разумеется, бывшие пленные, обращаясь к Эберхарду Радзувайту и Хильде Шрамм, выражают искреннюю благодарность за материальную поддержку со стороны незнакомых граждан враждебного в прошлом государства. Александр Антонов: «Здравствуйте, вся Германия! Я поздоровался со всей Германией, потому что эти люди помогли. Собрали помощь нам, пленным русским. Когда я деньги получал, спросил у кассира, много ли нас в районе. Она мне ответила, что я один в районе. Остальные ушли в иной мир». Мыкола Кузьменко: «Когда я получил Ваше письмо, у меня появились на глазах слезы. Я сразу подумал: неужели в далекой Германии через 60 лет нашлись люди, которые хотят хоть чем-нибудь помочь. Мне даже не верится. Это возможно только с Господнего благословения». Иван Клюй: «Ваше письмо принесло отраду в мое сердце». Яков Бурлаков: «Благодарю Вас за внимание и заботу о нас, бывших». Николай Елкин: «Благодарю Вас от имени тех, кто еще жив, и от имени тех, кто уже не может слышать Ваших извинений. Я никому не рассказываю о моих переживаниях и унижениях. Я храню их в моем сердце». Внучка от имени умершего Михаила Колобаева: «Он был очень рад тому, что его больше не считают изменником родины, как это было в те годы». Родные умершего Бориса Сазонова: «Мы, русские, умеем помнить хорошее». Михаил Абрамович: «Спасибо за то, что в Германии есть люди, которым не безразличны судьбы бывших военнопленных. Жалко только, что не извлечено никаких уроков из трагедии, которую пережили наши народы»…

Но главное — ощущение простого человеческого внимания к себе, которого они были лишены всю свою жизнь — от молодости до старости. И то, о чем они не могли промолчать: незаживающие раны обиды на собственную страну: «Мне стыдно за наши власти. Мы выиграли эту проклятую войну, напряженно трудились после войны, а теперь вынуждены просить помощи у тех, кого мы победили» (Дмитрий Дмитренко). «Годы мои улетели вместе с журавлями. После себя оставили лишь пятна страданий» (Иван Жулинский)…

В каждом письме содержатся свидетельства дикой пытки голодом, которой подвергали немцы советских пленных. Вот что неизгладимо врезалось в память Максима Тебенко: «Лагерь представлял собой окруженное колючей проволокой пространство под открытым небом. Мы голодали. Иногда привозили немного зерна и с грузовика сваливали на землю. Голодные пленные дрались друг с другом, немало людей погибло. Немцы-охранники цинично потешались над этим трагическим действом».

Нельзя оставаться равнодушным, когда читаешь в письмах о бесчеловечном обращении захватчиков с пленными. Иван Ткаченко, побывавший в пресловутом лагере Штукенброк, вспоминает: «Это был ад, это был страшный суд». Иван Бабушкин: «Это был настоящий ад: голод, избиения, поиски евреев и комиссаров, их исчезновение». Владимир Никифоров, привезенный в Нойбранденбург осенью 1941 г.: «Вдоль всего пути от вокзала до лагеря по обеим сторонам стояли охранники с собаками. Нас расставили в ряды по трое, и мы двинулись. Как только мы подошли к солдатам, они стали нас приветствовать по-своему: прикладами и кулаками, натравливанием собак. Многие в этот день были забиты до смерти». Из письма Владимира Маргевского: «Немцы, взрослые и дети, бросали в нас камнями и считали нас животными. На нас приходили смотреть как в зоопарк». Михаил Леонтьев: «Немцы не считали нас за людей, бросили нас за колючую проволоку и оставили умирать под открытым небом. До сего дня мне непонятно, до каких пределов один человек может унижать другого».

Тем удивительней читать слова Дмитрия Дмитриенко: «Я мог бы рассказать о многих ужасных вещах, но в моем сердце нет ни капли ненависти, потому что простые немцы в этом не виновны». В океане варварства Третьего рейха все же существовали островки добра и милосердия. К обществу «Kontakte-Контакты» обращается Николай Бондарев, один из тех, кому помогает Ильзетрауд Липпхардт: «Меня до глубины души взволновали слова этой немецкой женщины о ее сочувствии, раскаянии и прощении перед советскими военнопленными за преступления нацистов во время войны. Я иногда перечитываю ее письма, и прочитанное меня утешает и успокаивает». Василий Лесняк: «Сейчас, когда я пишу это письмо, я вспоминаю о случае, когда мне, грязному военнопленному, уставшему от работы, немецкий мальчик дал кусок хлеба». Эммануил Сосин, узник лагеря близ селения Хайгер (Гессен), называет в письме имена помогавших ему немецких граждан: Альберт, Карл, Пауль, Гуго, мастер Линдберг, повар Эвальд… По просьбе Павла Бондаренко сотрудникам общества удалось отыскать немецкого врача лазарета, который спас пленному жизнь и запомнил своего пациента — «Пауля с Украины». Георгий Олеференко пишет в Берлин: «Конвойный офицер дал буханку хлеба. Он заметил, что я похож на его младшего брата, который также воевал на восточном фронте. Фамилия этого офицера — Опель. Я хотел бы поблагодарить Опеля или его родственников за гуманность, за все то хорошее, что он для меня сделал… К немецкому народу у меня никакой ненависти нет». Поразительна история спасения Хоны Айзенштейна: «Мне представляется невероятным, что в центральной Германии, затем в Рурской области и в лагере были люди, которые знали, что рядом с ними находится еврей, и хранили об этом молчание. И это были немцы!». Давид Додин: «В канцелярию вошел рыжий немец и сказал, что Давид оказался евреем. Встает унтер-офицер врач Ланге и кричит на него: “Смирно! Если где-нибудь повторишь, я тебя отправлю подальше”. И выгнал его. Знали, что я еврей, оберфельдфебель (фамилию не помню), оберефрейтор Мюллер, ефрейтор Ландман и солдат Кауч».