Понятовский истратил три миллиона за три месяца, чтобы встретить императрицу в Киеве, пустить перед ней фейерверк, пробеседовать с ней три четверти часа и выслушать от Безбородко уверение в том, что война с Турцией не близка! Ему впоследствии стоило дешевле жить бок о бок с государыней на набережной Невы, в С.-Петербурге. Только тогда уже он потерял корону и лишил свой народ политического существования. Участники волшебного путешествия едва заметили это королевское появление. Гений князя Таврического доставлял им ежедневно так много развлечений. «Все остановки рассчитаны так, чтобы путешественники не испытывали ни малейшего утомления. Флотилия останавливается только перед живописно расположенными местечками и городами. Громадные стада оживляют луга, толпы крестьян усеивают берега; множество лодок с молодыми парнями и девушками, распевающими свои родные сельские песни, окружают беспрестанно галеры». Мы заимствуем это описание у графа де Сегюра, соседа по «Сейму» с принцем де Линь, который будил его каждое утро стуком в тонкую перегородку, разделявшую их постели, и делился с ним своими экспромтами. Час спустя егерь принца приносил молодому дипломату письмо на шести страницах, «где мудрость, шутки, политика, любезности, военные анекдоты и эпиграммы» спутывались и сталкивались в невообразимом смешении. «А между тем никогда не существовало переписки более точной и постоянной, как этот ежедневный обмен писем между австрийским генералом и французским посланником, помещавшимися бок о бок на одной и той же галере, вблизи северной императрицы и плывущими по Борисфену, через страну казаков, чтобы посетить землю татар».[146]
Этот австрийский генерал и этот французский посланник – сама Европа, Европа политическая и Европа просвещенная, культурная и образованная, которую Екатерина ведет за собой через земли казаков и татар, по волшебным странам обаятельной мечты – это высшая лесть всемогущего фаворита гордости его честолюбивой возлюбленной.
Разные приключения, конечно, нарушали иногда продолжительное очарование. Прекрасно выстроенные и благоустроенные с декоративной точки зрения, суда флотилии не обладали такими же блестящими мореходными качествами. Однажды галера императрицы, подхваченная течением, с размаху ударилась о берег, и Екатерина подверглась серьезной опасности. Она запретила разговоры об этом происшествии, которое иностранные дипломаты, оставленные с Нормандèцом в Петербурге и изнывавшие там от скуки, старательно раздували. В Каидаке, в тридцати верстах от Херсона, высадились на берег. В Херсоне произошла встреча с Иосифом, несколько сконфуженным довольно бесцеремонным приглашением и собственной готовностью принять его. Он ничем не обнаружил своей досады, но вымещал ее в ворчливых бюллетенях, посылаемых им фельдмаршалу Ласси, где он упорно отказывался разделять восхищение своего царственного друга и остальных спутников.
«В этом путешествии царит невероятная путаница. Сход на берег продолжительный и затруднительный. На судах больше вещей и народу, чем могут вместить экипажи, и лошадей не хватает для запряжки. Кто-нибудь летит вперед, остальные торопятся за ним. Князь Потемкин, один, сходя с ума по музыке, везет за собой сто двадцать музыкантов; а когда какой-то бедный офицер ужасно обжег себе руки порохом, то четыре дня некому было оказать ему помощи. В путешествии по суше господствует такой беспорядок, какого нельзя себе представить; часть карет еще не выгружена; все захватывают кибитки, местные повозки, куда складывают свой багаж. По этим беспредельным равнинам несутся, слома голову, по шести, восьми карет в ряд; и хотя делают в день не более 32 верста, но экипажи ломаются, посуда разбивается, матрацы, багаж – теряются; все валяется по степи и всего не хватает, когда спохватишься. Еды в изобилии, но все по большей части невкусно, все холодное, черствое. Наконец, не будь императрицы, которая очень любезна, и нескольких господ, в особенности, иностранцев, общество которых терпимо, такое времяпрепровождение могло бы обратиться в сущее наказание».
Можно извинить упреки, делаемые царственным путешественником по адресу кухни Екатерины: в самый день его встречи с императрицей он чуть было вовсе не остался без обеда, так как мундшенки ее величества заблудились в дороге или опрокинулись вместе с кибиткой. Князь Потемкин, по обыкновению, спас положение, изобразив из себя повара совместно с графом Браницким. Вдвоем они состряпали обед, который, впрочем, главный гость нашел отвратительным. – Дурное расположение духа Иосифа не улучшилось во время дальнейшего путешествия. То ему не нравилось, что его провезли по непроезжаемым дорогам, чтоб показать «ангорских козла и козу в подобии английского парка», наскоро разбитого Потемкиным в окрестностях Бахчисарая. То он замечает, что для устройства фейерверка в Карасубазаре роту бомбардиров заставили сделать несколько тысяч верст, нарочно выписав ее из Петербурга.
Сама Екатерина не замечала и не хотела замечать ничего подобного. Она чистосердечно восхищалась чудным зрелищем, которое развертывали перед ее глазами. Она высказывала уверенность, что Крым со временем вознаградит с лихвой за все расходы по его завоеванию и путешествия для ознакомления с ним. Только на возвратном пути она, как будто, несколько разочаровалась и омрачилась. До императрицы дошли вести о неурожае. Голод казался неминуем, и она не видела возможности бороться с ним. Четырех миллионов, ассигнованных на путешествие, оказалось, не хватило и на половину его. Но Европе пустили пыль в глаза; по справедливости, приходилось расплачиваться за славу и удовольствие. И Россия, конечно, как всегда, должна была платить.
Россия же со своей стороны не была и не могла быть ослеплена. Она не числилась в числе приглашенных и ничего не видела. Болотов рассказывает, что в Туле, при приезде государыни, которую ожидали около полудня, все улицы были запружены народом с раннего утра. Но лишь только показался экипаж ее величества, как вся толпа бросилась ниц и пролежала так во все время проезда императорского поезда. Когда первые головы решились подняться, императрица была уже далеко.
Новое великолепие, которым окружали себя современные государи, одетые по-европейски, еще не было доступно этому народу, подчиненному традициям татарского ига. Его судьба – все еще повиноваться и благоговеть, не принимая никакого участия в удовольствиях, оплаченным его потом и кровью, даже не понимая и не видя их.
Глава 5
Конец царствования [147]
I. – Закат. Упадок физических и умственных сил. – Меланхолия. – Признаки государственного утомления и обеднения. – Сильное сопротивление. – Смертельный удар. – Неудавшийся брак Александры Павловны. – Густав шведский в Петербурге. – Придворные интриги и дипломатические маневры. – Идиллия. – День обручения. – Все рушится. – Жених не приедет. – II. Екатерина еще борется. – Веселый вечер в Эрмитаже. – На другой день. – В уборной. – Трон Понятовского. – Статуи и карикатуры. – Памятники в Саратове и С.-Петербурге. – История.
I
Турецкая война, где успех сменялся неудачами, и еще менее счастливая шведская война, последовавшая за крымским путешествием, знаменуют закат. В 1792 г. великий режиссер, ставивший феерии, умер в Молдавии на краю канавы. Это конец эпопеи. Теперь Екатерине одной пришлось нести все бремя, взваленное на ее плечи тридцатью годами усилий, почти всегда удачных, и всего колоссального здания огромной империи, расширенной ею. – Она осталась одна с Зубовым! И Женэ, дипломат-революционер, еще терпимый ею при ее дворе, писал Демурье: «Такое неограниченное доверие к человеку столь мало образованному заставляет предполагать, что императрица, оскорбленная властью, захваченной Потемкиным, хочет доказать свою способность управлять одна. Но неумолимая природа восстает против такой вспышки честолюбия. Екатерина явно стареет, она сама видит это, и ее душой овладевает меланхолия».
И в интимной переписке императрицы проглядывает эта меланхолия, спускающаяся как мрачный, холодный туман в ее душу, так долго полную солнца, сиявшую молодостью и энергией. Вместе с нравственными силами падали и физические. Даже на неизменно спокойном лице, с которым Екатерина появлялась на людях, Женэ замечал «несомненные следы упадка сил и водянки». Екатерина храбро боролась; она хвасталась однажды, что прошла пешком три версты, от дворца до собора за крестным ходом, чтобы доказать самой себе, что она еще легка на ногу и сильна. Но, в то же время, она лечилась шарлатанскими лекарствами. «Мне кажется, у меня подагра перешла в желудок», – писала Екатерина одному из близких ей людей – я ее прогоняю перцем и стаканчиком малаги, который выпиваю каждый день».
Но и в империи внимательный наблюдатель мог подметить тревожные признаки истощения и обеднения. В письме к графу Воронцову Безбородко подводит в апреле 1795 г. итог общего положения вещей, и картина получается очень мрачная: против двадцати пяти кораблей Порты в Черном море Россия могла выставить только девять, и то наполовину сгнивших, потому что для постройки их был употреблен лес плохого качества. Флота гребных галер, на который, казалось, можно было рассчитывать, вовсе не существовало: Мордвинов, заведовавший им, только думал, как бы набить себе карманы. Потемкин, умевший разбираться в людях, не дорожил им; но новый фаворит покровительствовал ему так же, как покровительствовал Рибасу, который не был лучше. Армия еще находилась в порядочном состоянии, но она стоила дорого при отвратительной администрации, и не на что было содержать ее. На содержание флота нужно было девять миллионов, и не знали, откуда их взять. Двор поглощал три миллиона рублей в год и сделал два миллиона долгу; содержание одной графини Браницкой обходилось в двести тысяч рублей, и на Николая Салтыкова шло столько же. Торговля могла бы давать большой доход, если б ей не управлял полувыживший из ума поэт – Державин. Он заведовал этой отраслью, и она находилась в полном упадке.
