В основе данной книги лежит гипотеза, которая по своей структуре достаточно сложна. Сам Б. А. Рыбаков называет ее двуединой (с. 271). Предполагается, что автор Слова о полку Игореве был одновременно летописцем, перу которого принадлежит не менее половины статей Ипатьевской летописи за XII в. Второй составной частью является предположение, что автором и Слова, и так называемой летописи Мстиславова племени был боярин Петр Бориславич. Он упоминается летописцем под 6661 г. как глава посольства, направленного Изяславом Мстиславичем к Галицкому князю. При этом дважды подчеркивается (в форме автоцитаты):
Нельзя доказать непреложно, что…Слово о полку Игореве и летопись…Мстиславова племени действительно написаны одним человеком. Еще труднее подтвердить то, что этим лицом был именно киевский тысяцкий Петр Бориславич. Здесь мы, вероятно, навсегда останемся в области гипотез (с. 270, 282).
Истоки основной гипотезы Б. А. Рыбакова уходят в XIX в. Во-первых, это предположение И. П. Хрущева, что летописная статья 1153 г. Ипатьевской летописи представляла собой отрывок из мемуара самого участника посольства, Петра Бориславича. Во-вторых, гипотеза К. Н. Бестужева-Рюмина, что в Ипатьевскую летопись включено подробное сказание об Изяславе Мстиславиче (с 1146 г. приблизительно до 70-х гг. XII в.). Включает она и еще одно предположение. Оно неявно на первый взгляд, поскольку является весьма распространенной, если не сказать общепринятой точкой зрения: Слово современно описываемому в нем походу на половцев.
Вопросы датировки «Слова», как, впрочем, и проблема локализации памятника, по существу в данной работе не ставятся, но присутствуют в ней опосредованно. Автор рассматривает эти вопросы как в принципе решенные.
Между тем прямых указаний в тексте самого «Слова» на время его создания, как известно, нет. Косвенные же основания для датировки таковы, что, по справедливому замечанию одного из безусловных сторонников появления поэмы во второй половине 80-х гг. XII в., достаточно оторвать «Слово» от породившей его эпохи, как
«…окажется возможным переместить его в любое столетие».
Верное прочтение источника при этом,
«…по существу, сливается с реконструкцией отраженной в нем эпохи[697].
В связи с этим книга открывается обширным историческим очерком. Он является одновременно воссозданием исторической реальности, которая, по мнению Б. А. Рыбакова, породила «Слово», и историческим осмыслением самого «Слова». Первый раздел Петра Бориславича не просто популярное изложение основных идей одной из предшествующих книг автора (…Слово о полку Игореве и его современники. М., 1971). Однако, как и в ней, одним из важнейших источников для восстановления исторической обстановки, в которой появилось «Слово», является сама поэма. Принципиальным же отличием является то, что «Слово» здесь берется не в чистом виде (так, как оно дошло до нас в издании 1800 г.), а в виде гипотетической реконструкции. Естественно, исходный материал реконструкции в значительной степени определяет получаемый результат. На мой взгляд, более корректным было бы воссоздание реальности, породившей поэму, на основании других источников, без привлечения материалов ее самой. Иначе получается, что Слово объясняется через само «Слово». Такой путь вряд ли позволит получить удовлетворительный исторический комментарий к поэме и уточнить дату ее создания, поскольку мы попадаем в порочный круг.
Не представляется возможным рассмотреть здесь каждый из частных вопросов исторического осмысления того или иного фрагмента поэмы. Гораздо важнее вычленить и обсудить основополагающие принципы изучения данного, как впрочем, и любого другого уникального исторического источника.
Это касается и второго раздела работы, посвященного непосредственно Петру Бориславичу. И наиважнейшим, несомненно, является вопрос об источниковой базе, которую использует автор. Обычно считается, что Б. А. Рыбаков опирается на реальные тексты: «Слово о полку Игореве» и летописи XII в. Однако при ближайшем рассмотрении такое мнение оказывается не вполне справедливым.
Уже в 1971 г. Б. А. Рыбаков в довольно осторожной форме высказал гипотезу о том, что Слово сохранилось в непервоначальном виде. Развивая наблюдения А. И. Соболевского, И. А. Яковлева и других исследователей, автор Петра Бориславича предположил, что в привычном для современного читателя тексте отразились достаточно многочисленные перестановки отдельных его фрагментов. Там же была предложена ориентировочная реконструкция первоначальной структуры текста Слова, причем сам памятник был дан в переводе[698]. В 1985 г. вниманию научной общественности была предложена уже реконструкция, составленная из фрагментов самого текста. За основу ее принят вариант разделения Слова на строки, предложенный самым, пожалуй, стойким и последовательным противником каких бы то ни было перестановок в тексте этого памятника В. И. Стеллецким[699].
Проверку возможности предложенных Б. А. Рыбаковым перемещений осуществила Л. П. Жуковская крупнейший современный специалист в области палеографии и кодикологии. В итоге скрупулезного, если не сказать ювелирного, анализа была подтверждена принципиальная возможность такой реконструкции. При этом, однако, подчеркивалось, что данная гипотеза имеет право на существование только в том случае, если она будет базироваться на серии предположений. Во-первых, листы не могли быть перепутаны в один прием. Последовательных перестановок должно было быть не менее трех. Во-вторых, перестановки осуществлялись в списках, имевших различный объем листа. В-третьих, один из промежуточных списков «Слова» должен был быть написан на листах бересты разного формата либо его текст перемежался небольшими миниатюрами, места расположения которых и занимаемая высота на листе и его обороте были неодинаковы. Наконец, в-четвертых, один из переставленных отрывков (5, стрк. 285–295) должен был располагаться на последнем листе тетради, из-за чего на последней странице уместился текст, приблизительно на 16 % меньший, чем на других страницах. Работа, проведенная Л. П. Жуковской, подтвердила внутреннюю непротиворечивость гипотезы Б. А. Рыбакова, но не могла стать доказательством ее бесспорности[700].
К сожалению, аргументов, противоречащих предложенной реконструкции, вполне достаточно. Не претендуя на исчерпывающую полноту, перечислим лишь некоторые из них. Чтобы подобные перестановки стали возможными (но не обязательными!), необходимо, чтобы «Слово о полку Игореве» существовало как отдельная рукопись случай сам по себе невероятный. Переставляемые тексты не могли быть (во всяком случае, все) орфографически, грамматически и логически законченными, а тем более совпадать с условным делением текста на строки, предложенным В. И. Стеллецким. Напомню, в Изборнике 1076 г., послужившем основой для расчетов Л. П. Жуковской, на каждые 4 листа приходится в среднем по 3 переноса слов с листа на лист или со страницы на страницу (не говоря уже о нарушениях структуры предложения или логики изложения). Соответственно, в исходном гипотетическом списке «Слова», первом из тех, в которых было допущено перемещение листов, должно было быть не менее 30 переносов слов со страницы на страницу или с листа на лист (при объеме рукописи около 41 листа). Вероятность того, что при перемещении шести листов на новое место или при их переворачивании на 180 не встретилось ни одного из таких переносов, ничтожно мала. А ведь переносы должны были отсутствовать и на тех местах, между которыми они попадали. Неясно, как могли поменяться местами строки 255,259…
В рецензируемой книге реконструкция 1985 г. была развита: в нее был внесен еще один перенос текста (с. 33–46). При этом, на мой взгляд, число слабых мест в данной реконструкции увеличилось прямо пропорционально числу необходимых дополнительных догадок о наличии еще нескольких промежуточных редакций памятника.
Естественно, было бы неразумно возражать против предположения о том, что история литературного произведения конца XII в., сохранившегося только в списках конца XVIII в., могла включать несколько последовательных редакционных переработок. Есть блестящие примеры выявления подобных этапов, сопровождающиеся текстуальными реконструкциями утраченных текстов. Однако в данном случае имеются существенные отличия. Предлагаемая реконструкция не объясняет реальные разночтения между реальными текстами. Она, скорее, является следствием расхождения между логикой источника и тем, что мы, читатели конца XX в., называем логикой изложения. В результате последовательность повествования приводится в соответствие с представлениями исследователя, как это должно быть.
Более плодотворным и перспективным представляется другой путь разрешения такого противоречия: не изменение текста источника, а попытка понять источник таким, каким он дошел до нашего времени. Конечно, этот путь не отвергает полностью возможность предположений о том, что исследуемый текст мог претерпевать за время своего бытования определенные изменения. И лучшей иллюстрацией выдвинутых гипотез и предположений будет при этом гипотетическая реконструкция утраченных текстов. Но они должны завершать исследование, а не предварять его.
