— Нет, — Мухаммед эд-Диб старался придать своему голосу твердость, но это ему не вполне удалось, и несколько слезинок повисло на щеке.
— Там есть еще кувшины, но ни золота, ни драгоценных камней в них нет, одни свитки, такие же, как эти.
— Жаль, очень жаль. Все же, Мухаммед, если сможешь урвать время от коз — только прошу, не пренебрегай своими обязанностями, — ты и впредь не забывай о пещерах. Может быть, со временем найдешь получше этой. Вот так, а теперь иди спать, пора! И еще возьми себе табаку на завтра. Тогда не нужно будет красть его у меня, а, Мухаммед?
— Да, отец, большое спасибо.
Юсуф бен Алхаббал скатал свитки и спустя некоторое время вышел с одним из них из палатки.
Хотя таамире славились своей ловкостью и изворотливостью, Юсуфу не удалось выдать друзьям находку своего сына за сокровище, хотя бы и не очень значительное.
— Вполне возможно, что это древняя вещь, — рассудили они, — но древности сейчас не в цене. Кто знает, как долго это будет продолжаться. Во всяком случае, еще достаточно долго. Но можешь сохранить эту вещь до тех пор, пока рассудок не вернется к людям, и тогда богатые иностранцы выхватят ее у тебя из рук.
Но этот совет пришелся Юсуфу не по вкусу. Он считал, что синица в руках лучше, чем журавль в небе, и десять фунтов стерлингов в кармане полезнее, чем сто в то неопределенное время, о котором и мудрейший не может сказать, когда оно настанет.
Надежду, хотя и слабую, подал Ибрагим бен Али, который имел дело с кожей и шил для племени верблюжью упряжь и сандалии. Он полагал, что при всех условиях свитки можно разрезать. Правда, для новых изделий ветхая кожа была непригодна, но если использовать ее для починки? Однако очень скоро Ибрагим бен Али выкинул вон нарезанные полоски. Они не годились даже на заплаты. Стоило прошить их крепкой ниткой, как они расползались.
— Хлам — он хлам и есть, — заявил Ибрагим бен Али. — Забирай свои свитки обратно. Выбрось их, большего они не заслуживают.
Некоторое время Юсуф сокрушался, что подарил своему сыну табак и столько времени провел с ним и Омаром в пещере, где они в поисках сокровищ разбили остальные кувшины. В них оказалось всего-навсего четыре свитка (если считать каждый из трех найденных в одном сосуде обрывков за самостоятельный свиток, то шесть). Хотя Аллах и не любит проклятья, Юсуф на них не скупился. Ведь вот недоля: открыть пещеру, думать, что нашел сокровище, и потом убедиться, что на самом деле это никакое не сокровище, а только старый хлам, который никак нельзя реализовать.
Затем ход мыслей Юсуфа изменился. Он любил своего старшего, Мухаммеда, высокого и стройного юношу, который во всем рос настоящим сыном племени таамире. Его голос уже ломался, небольшой темный пушок на щеках говорил о том, что он становится мужчиной. Он снова и снова, скромно, но настойчиво, переводил разговор на свою пещеру и, вопреки всем разочарованиям и мнению мудрых старцев, гордился своей находкой, которая в его глазах была сокровищем и должна была им остаться.
Вздыхая и вспоминая темные, как ежевика, глаза Мухаммеда, Юсуф бен Алхаббал закатал свитки — их было семь или, если считать по-другому, девять — в новые (хотя тоже очень старые) тряпки. Он думал о том, удастся ли ему, если он в конце концов попадет в Бет-Лахм, навязать свои свитки торговцу контрабандой, доверенному лицу племени. Велик Аллах и неисповедимы пути его. Может быть, и удастся. Это было бы чудесно, и не только из-за маленькой прибыли, но еще больше из-за горящих надеждой глаз Мухаммеда эд-Диба.
Чтобы до жары поспеть в Бет-Лахм — как-никак около 20 километров — Юсуф бен Алхаббал еще до рассвета сел на своего осла. С ним ехал еще один бедуин, а рядом бежали двое подростков, не давая разбредаться козам. Это было не просто, так как животные очень устали.
Недавно несколько людей из племени таамире совершили набег на территорию восточной Иордании и «нашли» это стадо в двадцать голов. Во избежание докучных и нескромных расспросов таможенников на Иорданском мосту, восточнее Иерихона, они переправили стадо через реку на плотах. Теперь нужно было как можно скорее сбыть его. В такое трудное время хозяин коз еще мог чего доброго явиться их разыскивать к таамире.
Продать коз не составляло особого труда — черный рынок обладал огромным чревом. Правда, покупатель мог сильно сбавить цену — козы ведь были в плачевном состоянии, но и это следовало принять хладнокровно и с достоинством, ибо лучше получить мало, чем не получить ничего или чем держать у себя животных, оспариваемых по закону. Впрочем, у бедуинов были отличные связи: в течение многих лет они считались самыми лучшими и надежными поставщиками черных рынков Вифлеема и Иерусалима.
Все получилось как нельзя лучше. Торговец Баба-Абдулла купил молоко, сыр и шкуры по обычным ценам (сбывая потом товары перекупщику из Эль-Кудса, он ради простоты расчета накинул на них сто процентов). За коз же дал половину того, что они стоили, и все-таки чуточку больше, чем ожидали бедуины, а так как сначала он соглашался только на четверть цены и набавил ее лишь после долгих препирательств, таамире остались очень довольны.
В то время как мальчики бродили по городу, а второй бедуин пошел навестить знакомого, Юсуф задержался у Бабы-Абдуллы. За чашкой кофе они не торопясь толковали о погоде, о плохих временах, о перестрелке в священном городе, о том, что совсем не стало приезжих…
— Аллах, однако, не оставил своих детей. Одной рукой он отнял у них сделки с неверными, а другой даровал им всеобщую нужду, а с нею черный рынок.
— Все же, — вздохнул Баба-Абдулла, — без чужеземцев хуже.
Вот этих-то слов и ждал так терпеливо Юсуф. От чужеземцев было рукой подать до древностей, поддельных и настоящих, одинаково приносивших большие деньги. Через полчаса дело зашло так далеко, что уже можно было показать привезенные свитки. Юсуф взял с собой три свитка из тех, что были найдены первыми и имели наиболее приличный вид.
Баба-Абдулла сморщил нос и презрительно прищелкнул пальцами.
— Ну что ж, — сказал он, — может быть, это и в самом деле древность, и все-таки это ничего не стоит.
Сердце Юсуфа забилось от радости. Таков извечный закон торговли, и не только в Вифлееме и в пустыне: тот, кто хочет купить, сначала поносит товар. Но вскоре он понял, что равнодушие и пренебрежение вифлеемца были искренними.
— Слово тебе даю, Юсуф бен Алхаббал, — сказал Баба-Абдулла и положил чуть дрожащую руку на плечо гостя, — за такую вещь теперь ничего не получишь. Кстати, откуда она?
— Мухаммед, мой старший сын, нашел ее в пещере. Он, наверное, первый, кто попал в эту пещеру спустя столетия или тысячелетия. Это старинная вещь, Баба-Абдулла, купи ее и сохрани до тех пор, пока не придут лучшие времена, а вместе с ними и чужестранцы. Я много не прошу — двадцать фунтов за все три свитка. Поверь мне, деньги принесут хорошие проценты. Потом ты без труда сможешь получить по двадцать фунтов за каждый маленький свиток, а за большой и все пятьдесят.
Баба-Абдулла засмеялся, и Юсуф не понял над чем: то ли он слишком много просил, то ли проценты показались торговцу ничтожными.
— Нет, — сказал он, — это дело настолько выгодно, что я лучше предоставлю его тебе самому. Послушай, друг мой, ты знаешь законы?
— Некоторые знаю.
— А законы, касающиеся древностей?
— Нет.
— Вот видишь, а в них все дело. С тех пор как англичане отменили мандат, каждый, кто найдет старинную вещь, должен сообщить о ней в Департамент древностей той страны, где эта вещь найдена. Следовательно, тебе придется совершить небольшое путешествие в Амман, там сдать свои свитки и рассказать, где находится пещера.
— А что я за это получу?
— Ничего… Впрочем, может быть, тебя посадят за то, что ты без разрешения завладел свитками, а может, дадут пинка пониже спины и отпустят, кто знает. Во всяком случае, ты и ломаного гроша не получишь ни за находку, ни в возмещение расходов на поездку.
— Я оставлю тебе свитки за десять фунтов, Баба-Абдулла.
Торговец возбужденно взмахнул руками.
— Не возьму ни за что, даже если ты мне приплатишь десять фунтов, — завопил он и вдруг шепотом добавил:
— Думаешь, я позволю себя на этом поймать? Эти древности можно продать только чужестранцам, а так как их нет, мне придется хранить свитки у себя. А ты знаешь, Юсуф бен Алхаббал, новая метла хорошо метет, так и с новой властью. Кто знает, что придет в голову нашему эмиру, — ах теперь он называется королем, да хранит его Аллах! — если он заполучит эту страну к западу от Иордана? Кто знает, не ополчится ли он против черного рынка? И если он обнаружит твои древности… тогда я обеими ногами попаду в западню. Нет, Юсуф, мне по вкусу только верные и выгодные дела. Твое же дело ненадежное и к тому же неприбыльное. Хватит, и ни слова об этом больше, не то я начну волноваться, а это вредно для моей печени.
