В газетах прямо говорится, что кулаки не пускали бедноту и батраков в партию.
Можно ли удивляться, что находились не только ячейки, но даже райкомы и даже чуть ли не окружкомы, которые утверждали, что во вверенном им районе кулаков не обнаружено. Можно ли удивляться, что «целый ряд» организаций не видел в деревне классов. Ведь еще «Коммунистическим манифестом»[78] установлено, кажется, что именно имущие классы заинтересованы в замазывании самого факта существования разделения общества на классы.
Я приведу вам две интересных цитаты из краевого партийного органа «На ленинском пути». Статья М. Гусева в No 3 журнала за 1928 год называется «О хлебозаготовках, деревенских настроениях и «точке зрения»» (о Канском округе). В ней говорится:
«В результате что-то не слышно, чтобы где-нибудь в округе коммунисты первые показали пример сдачи излишков хлеба. Наоборот, известен ряд случаев, когда коммунисты плетутся в хвосте худших настроений. «Другие держат хлеб. Чем я хуже». «Я волен распорядиться своими излишками и повыгоднее продать, кому и когда захочу». Прямо поддерживают враждебную кулацкую агитацию: «Партия нас угнетает, хочет взять хлеб по твердой цене в интересах только рабочих. Нам надо организовать свою крестьянскую партию. Пусть сначала сбавят в городе высокие ставки, а потом и нас заставят сдавать хлеб». Есть коммунисты, имеющие по 300 — 500 и более пудов излишков, не сдававшихся до последнего времени и — среди них председатели правлений кооперативов и сельсоветов. А сельские ячейки об этом ни звука... Такие настроения и факты, мне кажется, не являются присущими одному округу. В большей или меньшей степени они, очевидно, имеют место и в других округах».
Статья М. Гусева помещена без всяких примечаний. Да она мало чем отличается от ряда других сообщений последнего времени. Итак, утверждение о том, что нижние этажи здания затопляются кулацкими элементами, подтверждается не только в отношении советского и кооперативного зданий, но частично даже в отношении партийного, о чем мы еще не решались говорить утвердительно, не зная всей правды. Если таковы партийные председатели кооперативов и сельсоветов, то каковы же беспартийные.
Совершенно очевидно, что таковой аппарат еще кое-как под страшнейшим нажимом сверху проводил предписанные ему мероприятия. Но классовой политики он провести не в состоянии и сейчас. Мне рассказывали о методах одного из самых блестящих ударников, посылаемых из центра для проведения заготовок, займа, самообложения. Где он появится, там сводки дают скачущие вверх цифры. Приведу рассказ так, как я сам слышал:
«Приезжает X. в сельсовет.
— Вы председатель?
— Да, я.
— А кто ваш заместитель, пошлите за ним, а сам приготовьте дела к сдаче ему. Печати и все прочее.
— Почему?
— Да потому — поедете со мной в город.
— Зачем?
— Очень просто зачем — в тюрьму. Заготовки не выполнены, заем тоже, самообложение тоже. Я с вами шутить не буду: в тюрьму. Впрочем, оставайтесь здесь до завтра. Я проеду пока дальше, а завтра вернусь. Если не соберете полностью, собирайтесь в тюрьму».
И что же. Приедет завтра, а все собрано. Уж какими средствами это сделано — другой вопрос. Но сделано, и в округ летят сводки с цифрами.
Яркий свет на эти методы бросает другая статья в том же журнале, принадлежащая перу И. Нусинова[79] (На ленинском пути, No 4, с. 19). Два слова о Нусинове. Это — Яковлев в сибирском масштабе, главный спец по статистическим аргументам о ничтожности кулака. Тем интереснее его замечание:
«Чрезвычайно характерным является то, что чем слабее партийная организация, чем меньшим влиянием она пользуется среди бедноты и середняков, чем меньше были ее возможности по линии мобилизации общественного мнения села в борьбе с кулаком, тем охотнее она переходила к голому административному нажиму, злоупотребляя «дозами», теряя чувство меры. Нужно прямо сказать: чем сильнее сопротивлялась ячейка нашему нажиму на кулака в начале кампании, чем охотнее она разглагольствовала о том, что «все бедняки — лодыри», тем легче она под градом репрессий в разгар кампании переходила к оголтелому администраторству...»
Из этого отрывка вы видите, что речь идет о таком нажиме, когда потеряно чувство меры, когда начинается оголтелое администраторство. Терминология, напоминающая мне период 1919, когда я ездил от ЦК и ВЦИК развинчивать гайки комбедовского режима в Тверской губернии.
Но с другой стороны, ясно, что речь идет не о кулаке, как жертве этого «оголтелого администраторства». Едва ли даже Нусинов стал бы нынче печаловаться за обиженного кулака. Нет, речь идет о «размолвке с середняком» (кажется, такую фразу приписывали Никитичу[80]). По всем впечатлениям моим от газет и встреч нажим на середняка за редкими исключениями был поистине оголтелым, с потерей чувства меры. На него налетели с небывалым после 1918-19 годов шумом, проводя сразу 15 кампаний, и все кампании формулировались одним словом: даешь...
Даешь хлеб, налог (до срока), страховку, ссуды, паевые, заем, самообложение, сем[енной] фонд — кажется, еще не все.
Если бы даже все эти кампании проводились максимально тактично, выдержанно, мудро, с преобладанием убеждения, то и тогда это сгущение во времени целой серии экономических мероприятий должно было встревожить и насторожить середняка. Но разговаривать с ним было некогда и некому. А главное — некому. Время бы нашлось, да некому. Партийно-советский и кооперативный аппарат меньше всего приспособлен был к проведению классовой линии методами убеждения. Он либо глухо или громко подпевал кулакам, либо очертя голову кидался, как пес, спущенный с цепи. Оживление Советов и секций выразилось в описанном мною выше наезде окружного ударника: сдавай печать, собирайся в тюрьму.
Нусинов констатирует факт, не объясняя его. Почему же наиболее благосклонные к кулакам ячейки оказывались наиболее оголтелыми в нахрапе? По-моему, это объясняется очень просто. Оборонительная тактика кулака при всей ее гибкости и разнообразии сводится к одному. Он стремится занесенный над ним удар отвести на более широкую мишень, распределить более уравнительно на всю деревню. Вообще, принцип уравнительности в налогах и прочих тяготах находит в кулаках истинных апологетов. А политически кулак хочет, чтобы против партии была раздражена вся деревня, а не он один. И, проявляя оголтелое администраторство, подкулачники, в сущности, выполняют кулацкую директиву. Поэтому нет ничего удивительного в том, что этот азарт совмещается с объявлением бедноты лодырями.
Ошибка Сталина (прежняя и нынешняя, поскольку он в Сибири снова повторил эти слова), что он не понимает классового смысла нынешнего рецидива «раскулачивательных» тенденций. Он говорил на XIV съезде и позже, что партия наиболее готова именно к раскулачиванию. Ничего подобного. Партия (говоря о деревне) оказала сопротивление первой попытке нажать только на кулака. Тут не только сельские коммунисты, но даже судьи и прокуроры в первые моменты отказывались проводить процессы по 107-й ст. против кулаков. Первые процессы были полугласными. Когда же эти подкулачники убедились, что партия хлеб возьмет во что бы то ни стало, они поспешили распределить силу удара по кулаку на середняцкие (частью даже на бедняцкие) спины. В этом прямой и ясный классовый смысл. В этом правильная (с кулацкой точки зрения) тактика. Вот почему так легко от саботажа заготовок часть аппарата перешла к безудержной продразверсточ-ной методике вплоть до сажания в холодную тех, кто не купил облигаций.
— Я ведь его только один день продержал,— оправдывался здесь один уполномоченный округа по проведению всех кампаний.
Здесь в печати опубликованы факты, когда партийцы созывали собрание бедноты, и каждый пункт повестки гласил: «Давай». И давай в первую очередь, чтобы доказать кулаку, какой он мерзавец и какие молодцы бедняки: первыми отдают последние гроши на облигации, первыми несут последний мешок зерна, чтобы устыдить подлого кулака.
И это не только в Сибири. Я получил письмо от одного старого партийца (не оппозиционера), работающего по заготовкам на Украине. Он — старый наркомпродчик[81], всю революцию проведший на заготовках, утверждает, что происходящее на Украине невозможно назвать словом заготовки. Есть хождение по амбарам, по чердакам, но заготовок, по его словам, нет. Он очень тревожится за настроения середняков. Говорит, что они засыпают армию жалобными письмами. Кое-что по этой части мы знаем и в Сибири.
Так вот, не имея возможности определить количественно степень «размолвки со середняком», я полагаю, что размолвка эта все же получилась. Исключения составляют районы и села, где велась кое-какая работа с беднотой. Там и середняк спокоен, и кулак прижат, и беднота выпрямилась. Но много ли у нас мест, где работа с беднотой велась всерьез, и приспособлен ли нынешний партийно-советский аппарат к такой работе? Нынешняя зима показала даже слепым, каковы жильцы нижних этажей нашего здания. С этой точки зрения «Правда» права: произошел экзамен.
