Что ж, если его отталкивали новые власти, испугавшиеся его радикализма, он будет действовать в одиночку и покажет себя еще более радикальным!..
12 сентября 1789 года к числу множества газет, циркулировавших в Париже, прибавилась еще одна, на которую поначалу никто не обратил особенного внимания.
Она была плохо отпечатана на скверной желто-серой бумаге и носила неприметное название: "Парижский публицист". Эпиграфом к газете были взяты известные слова Ювенала* - Руссо: "Vitam impendere vero"*, а в качестве издателя указывалось безымянное "общество патриотов". Совсем мелким шрифтом был обозначен редактор - господин Марат, автор ряда патриотических трудов.
_______________
* Ю в е н а л - римский поэт-сатирик (около 60 - около 140 гг. н. э.)
* "Посвяти жизнь правде" (лат.).
Мало кто, просматривая этот первый номер, знал существо дела. А существо заключалось в том, что никакого "общества патриотов" в природе не было, что единственным автором, редактором, типографом и издателем газеты был Жан Поль Марат!
Отвергнутый дистриктом Карм, он соблазнил материальными выгодами одного книгопродавца, получил от него аванс, арендовал подвальное помещение в том же доме, где жил, взял напрокат несколько типографских станков, закупил бумагу и начал.
С номера шестого газета изменила название.
Она стала называться "Другом народа".
Это имя она передала своему издателю и редактору.
Марат знал, в какое время начать.
В августе - сентябре революция шла вглубь и вширь, распространяясь по всей стране. Учредительное собрание торжественно отменило личные феодальные повинности, которые на деле и так были уничтожены в результате крестьянских восстаний. 26 августа была принята Декларация прав человека и гражданина - самый яркий документ первого периода революции. "Все люди рождаются и остаются свободными и равными в правах", - утверждала статья первая Декларации, словно написанная рукою Руссо. Неся на себе печать славных июльских событий, Декларация провозгласила свободу слова и совести, право на сопротивление гнету.
Настроения радости и крылатых надежд были почти всеобщими.
И только одна газета смотрела на происходящее иными глазами. "Друг народа" звучал непрерывным набатным колоколом, предостерегая людей от самоуспокоенности и излишней доверчивости к новым властям.
Именно в это время наметилось сближение Марата с Дантоном.
Они оба сыграли ведущую роль в событиях 5 - 6 октября*, содействовавших переезду короля и Учредительного собрания из Версаля в Париж.
_______________
* Поход шеститысячной толпы парижан на Версаль, сорвавший контрреволюционные приготовления двора.
А затем Дантон в качестве председателя дистрикта Кордельеров взял Друга народа под защиту и помог ему избежать преследований со стороны буржуазного муниципалитета столицы.
Установив связь с Дантоном и другими вожаками кордельеров, Марат переехал на улицу Ансьен-Комеди и разместил свою типографию в доме, находившемся под охраной национальных гвардейцев дистрикта.
В своих новых, довольно обширных апартаментах он поставил дело на широкую ногу. Кроме типографии, он обладал отныне редакционной коллегией, делопроизводительницей и рассыльным. Его редакция была круглосуточно открыта для всех добровольных корреспондентов. Ремесленники, рабочие, лакеи важных господ, крестьяне из пригородов, судейские клерки и подмастерья пекарей, монахи и монашенки упраздненных революцией орденов, мелкие разносчики и поденщики, обманутые батраки и обыватели, избитые национальными гвардейцами, - все они приходили со своими жалобами и бедами к Другу народа, все о чем-то просили, но и приносили какие-то сведения.
Марат умел схватить каждую мелочь; она будоражила его мысль, наталкивала на определенное заключение, и вот из-под его пера выходила новая статья, новый сигнал тревоги, гулко отдававшийся по всей стране.
Вот и сейчас, в начале 1790 года, он бил прямо в цель.
Главным объектом своих нападок он сделал Жака Неккера, генерального контролера финансов, еще недавно популярного в народе, а ныне в значительной мере повинного в валютном хаосе и голоде, которые царили в стране.
Господин Неккер понял, с каким противником ему приходится иметь дело.
Поначалу он решил устрашить журналиста, отправив к его дому отряд национальных гвардейцев. Но гвардейцы господина министра встретили заслон из гвардейцев Кордельеров, а общее собрание дистрикта торжественно объявило, что Марат не может быть арестован без санкции местных властей.
Тогда господин Неккер мобилизовал свору продажных пасквилянтов, наводнивших Париж анонимными брошюрами, с помощью которых всесильный министр рассчитывал опорочить противника и свести его влияние на нет. Результат оказался обратным: парижане с еще большим вниманием прислушивались к голосу Марата, который усилил выпады, используя тактические промахи и лживые наветы своих "обличителей".
Наконец, господин Неккер решил прибегнуть к испытанному средству: раз неуемного журналиста нельзя было ни устрашить, ни опорочить, его следовало купить. Агент министра, явившийся однажды утром на квартиру Марата, предложил ему ни много ни мало - миллион ливров! Ответом на эту попытку было "Разоблачение господина Неккера, первого министра финансов, направленное в народный трибунал господином Маратом" - самый яркий и страстный из всех его антиправительственных памфлетов этой поры.
Почти все газеты Парижа, как солидарные с Маратом, так и враждебные ему, откликнулись на памфлет; скомпрометированному министру угрожала отставка.
Господин Байи был в восторге.
Теперь, наконец, представлялся неповторимый случай навсегда покончить с крамолой. Причем особенно важным казалось то, что в деле с памфлетом замешаны оба мятежника - и Марат, и Дантон, его покровитель.
Вот тут-то и можно прихлопнуть их обоих.
Впрочем, не сразу.
Начинать следует с Марата.
Марат - одержимый. Его не купить ни деньгами, ни карьерой. Он не щадит себя. Своими памфлетами и статьями он сам отрезал себе путь к отступлению. Теперь только бы арестовать его, а там расправа будет короткой.
Дантон - другое дело. Этот смутьян творит не меньше зла, чем Марат. Но он дьявольски хитер. В отличие от Марата, он не оставляет следов. Он ничего не пишет, а зажигательная речь - вылетела и пропала! Поди докажи. Впрочем, при большом желании доказать можно. Но нужно терпение. Нужно действовать постепенно, путем планомерной компрометации. Вот здесь-то и поможет "дело Марата". Оно наверняка даст кое-какие материальцы для возбуждения "дела Дантона"...
По приказу Байи и с благословения Ассамблеи королевский прокурор подписал ордер на арест журналиста, а господин Лафайет, новый главнокомандующий национальной гвардией, подготовил против Друга народа подлинную военную экспедицию.
На рассвете 22 января жители дистрикта были разбужены небывалым шумом. Казалось, весь Париж вторгался в пределы их округа.
И правда, дистрикт становился объектом настоящей осады. Из всех соседних районов двигались походным строем отряды национальных гвардейцев. Они перекрыли улицы, оцепили мосты, выставили пикеты на главных магистралях.
Жители дистрикта, потеряв сон, высыпали на тротуары. Что происходило, толком никто не знал. Наконец, в восемь часов, большой отряд, возглавляемый толстым офицером, двинулся к улице Ансьен-Комеди.
Все прояснилось: отряд окружал дом No 39.
У типографии Друга народа, как обычно, дежурил пикет из тридцати гвардейцев дистрикта. Когда толстый офицер потребовал, чтобы его пропустили внутрь дома, начальник пикета, указывая на огромную толпу, порекомендовал пришельцам действовать по закону и прежде всего обратиться в комитет дистрикта.
Толстый офицер решил последовать совету.
Уполномоченные дистрикта давно были в сборе. Председатель Дантон, ругая последними словами тех, кто так рано поднял его с постели, клялся как следует насолить незваным гостям. Остальные смущенно молчали.
Вошел толстый начальник экспедиционного корпуса в сопровождении двух судебных приставов. Он предъявил председателю ордер на арест Марата и приказ на обыск его типографии.
Дантон хмыкнул. Было заметно, что он волнуется, хотя и желает казаться спокойным.
- Сожалею, господа, - сказал он, - но подобным требованиям мы подчиниться не можем. Арестовать журналиста в свободной стране только за то, что он высказал свои взгляды. И это после недавно утвержденного закона о свободе печати!..
Толстый офицер усмехнулся и кивнул одному из приставов. Тот принялся объяснять, что неповиновение властям означает бунт и никакие оговорки ничего не изменят. К тому же всякое сопротивление бесполезно, поскольку дистрикт оцеплен войсками.
Комиссары дистрикта, взволнованные и негодующие, встали со своих мест. Лицо Дантона налилось кровью. Его голос принял зловещий оттенок.
