Следующим утром, еще, казалось, очень рано, в моей комнате внезапно появился маленький белый мальчонка и выпалил одно единственное слово:
- Завтрак!
Это был замечательный во многих отношениях мальчик. Лет одиннадцати, с живыми и внимательными глазенками, очень подвижной, он никогда и ни в чем не проявлял ни малейшей неуверенности или колебаний. В складках губ, в манере держать себя, в его словах была солдатская решимость, которую странно было видеть в таком мальчонке. Он не тратил лишних слов, его ответы были быстрыми и короткими, казались скорее продолжением заданного вопроса. Когда он стоял у обеденного стола со своей мухобойкой неподвижно и прямо, с чугунным, серьезным лицом, он был точно статуя, но, чуть заметит проблеск какого-то желания в чьих-либо глазах, сразу кидается его выполнить и моментально опять превращается в статую. Пошлют его, скажем, на кухню, он идет до дверей вытянувшись, но чуть переступит порог - бежит кувырком.
- Завтрак!
Я решил сделать еще одну попытку втянуть его в разговор:
- Ты уже позвал Преподобного или...
- Да, сэр.
- Как будто еще рано или уже...
- Пять минут девятого.
- Ты сам делаешь всю работу или тебе помогает...
- Цветная девочка.
- На острове только один приход или...
- Восемь.
- Большая церковь на холме приходская или это...
- Собор.
- А какие здесь налоги - на избирателей, окружные, городские или...
- Не знаю.
Я еще ломал голову над другим вопросом, а он уже съехал вниз головой по перилам и кувыркался во дворе. Я оставил надежду затеять с ним разговор. Не было самого главного, что требуется для всякой беседы. Его ответы, всегда окончательные и точные, не оставляли места для сомнений, за которые мог бы зацепиться разговор. Думаю, из этого мальчика мог бы выйти очень большой человек или очень большой мошенник, смотря по обстоятельствам. Но его сделают плотником. Так мир использует свои возможности.
В течение этого и следующего дня мы катались в экипаже по острову, съездили миль за пятнадцать или двадцать в Сент-Джордж. Таких твердых, хороших дорог нет больше нигде, кроме Европы. Нас возил умный молодой негр, заменявший нам путеводитель. На краю города мы увидели пять или шесть гордых капустных пальм (жуткое название!), стоящих прямо в ряд на одинаковом расстоянии одна от другой. Это не самые толстые или высокие деревья, какие мне приходилось видеть, но самые величественные. Наверное, эти вытянувшиеся в один ряд пальмы - самая искусная подделка колоннады, какая удавалась природе. Все деревья одинаковой вышины, футов шестьдесят. Их стволы, серые, как гранит, постепенно сужаются, образуя очень совершенный конус. На них нет ни следа сучков, наростов, трухлявости, их поверхность не похожа на кору, она как отшлифованный, но не полированный гранит. Ствол становится все тоньше и тоньше, на высоте футов пятьдесят он как бы обмотан серой веревкой, потом утолщается, и выше тянется цилиндр яркого, свежезеленого цвета длиной футов шесть или больше, наподобие кукурузного початка. Наконец, большой пучок пальмовых листьев, тоже зеленых. Стволы других пальм всегда или кривые, или накреняются. Но возьмите отвес и проверьте - вы не найдете в этом величественном ряду ни одного дерева, которое хоть чуточку отклонялось бы в сторону. Они стоят прямо, как колонны Баальбека, - такие же высокие, полные грации, величавые. При свете луны или в сумерках, если срезать их верхушки, они казались бы двойником этой колоннады.
Птицы, попадавшиеся нам за городом, были как бы ручные. Даже перепелка, эта пугливая тварь, спокойно клевала что-то в траве, пока мы неторопливо ее рассматривали и говорили о ней. Одна маленькая пташка, вроде канарейки, никак не хотела стронуться с места, ее пришлось пугнуть кнутовищем, да и то она отлетела в сторону всего на несколько футов. Говорят, даже трусливая блоха на Бермудах ручная и дружелюбная, ее можно взять и гладить, она не боится. Это надо принять со скидкой, тут, несомненно, есть некоторая доля хвастовства. В Сан-Франциско любили говорить, что тамошняя блоха может сбить с ног ребенка. Можно подумать, что это для блохи похвально и стоит подобному слуху распространиться в других странах, как усилится иммиграция. В девяти случаях из десяти это почти наверняка отобьет охоту у всякого разумного человека ехать в такое место.
Я почти не видел на Бермудах паразитов и рептилий и собирался заявить в печати, что их там нет, но однажды вечером, когда я уже лег в постель, в мою комнату вошел Преподобный с какой-то вещью в руках и спросил: "Это ваш башмак?" В самом деле, это был мой башмак, и Преподобный сказал, что увидел паука, который куда-то его тащил. А на следующее утро он утверждал, что тот же самый паук перед рассветом приоткрыл его окно и хотел пробраться в комнату, чтобы украсть рубашку, но увидел его и скрылся. Я спросил:
- Он схватил рубашку?
- Нет.
- Откуда вы знаете, что он хотел ее стянуть?
- Видел по глазам.
Сколько мы ни расспрашивали, так и не смогли ничего узнать о бермудском пауке, способном на такие проделки. Местные жители говорили, что их самые большие пауки поместятся, расставив лапки, на обычном блюдце, что они всегда считались честными. Итак, с одной стороны было свидетельство духовного лица, а с другой - простых мирян, к тому же пристрастных. В общем же я почел за лучшее запирать свои вещи.
Нам попадались на сельских дорогах лимонные, апельсинные и дынные деревья, липы и смоковницы, пальмы нескольких видов, среди них кокосовые, финиковые и карликовые. Встречался иногда бамбук вышиной в сорок футов, с толстыми, как рука, стеблями. Над трясинами поднимались заросли ризофор, их торчащие корни сплелись, они опирались на них, как на какие-то замысловатые ходули. В местах посуше благородный тамаринд отбрасывал свою благодатную тень. Кое-где у дороги красовался цветущий тамариск. Было еще странное черное дерево, сучковатое и кривое, не имеющее ни единого листа. Оно сошло бы за сухую яблоню, если бы не огненно-красные, похожие на звезды цветы, скупо разбросанные на нем. Дерево это пылало тусклым красным светом, точно созвездие, если смотреть на него сквозь закопченное стекло. Хотя, может быть, наши созвездия построены так, что не видны сквозь закопченное стекло. Если это верно, то была допущена большая ошибка.
Видели мы и дерево, на котором росли виноградные гроздья, спокойно и просто, как на лозе. Видели каучуковое дерево, но, вероятно, еще не наступил сезон, на нем не висело ни галош, ни подтяжек, вообще ничего, что человек рассчитывает найти на нем. Поэтому вид у него был явно мошеннический. На острове есть ровно одно махагониевое дерево. Я знаю, что эта цифра достоверна, так как видел человека, который пересчитывал его много раз и не мог ошибиться. У этого человека заячья губа и чистое сердце, и все говорят, что на него можно положиться, его слово твердо как сталь. Такие люди редкость.
Перед нашими глазами вставали то розовые облака олеандров, то багровое пламя цветущих гранатовых деревьев. На одном из участков девственного леса деревья до самых вершин обвивали ипомеи, разукрасили их сверху донизу большими колокольчиками, висящими иногда попарно, а иногда целыми гроздьями. Красивая, замечательная картина, когда смотришь на них вблизи! Но повсюду маячит унылый кедр, он занимает преобладающее место среди зелени. Как скучно выглядит кедр, замечаешь не сразу, это можно понять только по контрасту, когда изредка попадается лимонное дерево в его глянцевом, ярко-зеленом наряде.
Одно резко выделяет Бермуды как тропическую страну, - так было по крайней мере в мае - это лишенный блеска, слегка увядший, но веселящий глаз ландшафт. Чтобы увидеть лес в свежем, великолепном убранстве сверкающей зеленой листвы, как бы охваченный бурной радостью жизни, лес, который может заставить вас кричать или плакать от восторга, надо побывать в странах, где лютая зима.
Мы видели много цветных фермеров, которые вместе со своими женами и детьми убирали на полях картофель и лук, и все они, если судить по внешнему виду, живут в полном довольстве и достатке. Мы не встречали нигде на этом солнечном острове ни одного мужчину, женщину или ребенка, который казался бы необеспеченным, чем-то недовольным, огорченным. Такая монотонность скоро нам сильно наскучила, даже хуже. При виде целого народа, пресмыкающегося в довольстве, можно прийти в бешенство. Мы почувствовали, что в этой общине чего-то недостает - чего-то смутного, не определенного, неуловимого, а все же недостает.
Мы довольно долго думали над этим и, наконец, доискались - недостает бродяг. Пусть они едут сюда, прямо сейчас, все, сколько есть. Это для них девственная земля. Проезд стоит дешево. Каждый истинный патриот в Америке поможет им купить билеты. Мы могли бы уступить целые полчища этих замечательных существ. Они найдут здесь восхитительный климат и доверчивых, добрых людей. Картошки и лука хватит на всех. Радушный прием ждет первую партию прибывших, уютные могилы - вторую.
