Ознакомительная версия.
Некоторые утверждали, что реформы не удались, потому что система не поддается реформированию. «Коммунизм, – пишет историк Мартин Малиа, – был по своей природе нежизнеспособным, действительно невозможным проектом с самого начала». Советский строй «рухнул, как карточный домик… потому что всегда был карточным домиком». Однако если советская система была настолько хрупкой, тогда трудно понять, как она смогла просуществовать 74 года, преодолев голод, войны, ядерную конфронтацию и кризисы в управлении, как могла страна из сельскохозяйственной тихой заводи превратиться в промышленно развитую сверхдержаву. Советская экономика была неэффективной. Но многие такие государства и империи существовали долгое время. Ученых критиковали за неспособность предсказать развал Советского Союза до 1985 года, но они были правы, не предсказав его крах. До прихода к власти Горбачёв, он не разрушался.
Другие причины развала Советского Союза видели в личных ошибках и недостатках его последнего руководителя. Убежденные коммунисты, критиковавшие Горбачёва, считали его лично ответственным за развал. В своих мемуарах Егор Лигачёв называет Горбачёва пешкой в игре таких радикалов, как Яковлев, который постоянно подгонял Горбачёва, словно тот был перегруженным составом, а он настолько сосредоточился на том, как бы избежать аварий, что не смог увидеть, куда ведут рельсы. Некоторые выражаются еще более жестко. Николай Рыжков, бывший премьер-министр, назвал свои мемуары «Перестройка: история предательств». С его точки зрения Горбачёв привел страну не к социализму с человеческим лицом, как обещал, а к жестокому капитализму.
С другой стороны, многие либеральные критики Горбачёва также считают причиной неудачи его личные недостатки. но не безрассудство и предательство, а нерешительность, любовь к политическим играм, романтический социализм и нежелание видеть, что партия, которую он не переставал восхвалять, успешно упечет его в сумасшедший дом. По мнению Шеварднадзе, Горбачёву просто «очень нравилось управлять». С самого начала Черняев, Яковлев, даже Медведев и Георгий Шахназаров упрашивали Горбачёва не нападать на Ельцина, а поддержать, чтобы организовать независимую поддержку в государстве, объединиться с демократами против кровожадных приверженцев жесткого курса и предложить балтийским сепаратистам цивилизованный, реальный путь к большей автономии. Кажется, они жалели, что не смогли его убедить в этом, и терзали себя мыслью: а что могло бы получиться? «В конце концов, – пишет Черняев, – победили эмоции, боязнь риска и нежелание порвать со старым режимом правления».
А что, если бы вместо наказания Ельцина после его выпада на пленуме 1987 года Горбачёв принял бы вызов, и помог бы ему? Черняев рекомендовал ему на время оставить Ельцина главой московского горкома партии.
Что, если бы Горбачёв удалил Ельцина, обратившегося к общественности за поддержкой против партии бюрократов, и выставил кандидатуру на выборах президента в 1989 году? Что, если бы он покинул старую гвардию и основал партию демократических реформ наряду с Сахаровым, Ельциным и другими? Что, если бы в 1987 или 1988 году он начал переговоры с прибалтийскими и другими республиками по поводу новой конституции для децентрализованной федерации? И что, если бы он в 1990 году назначил не реакционеров, а демократов в ключевые министерства и представил программу радикальной экономической реформы?
Горбачёв не желал слышать о таких вещах. Черняев говорит, что в последующие годы он тайно удалял фразу «социалистический выбор» из речей Горбачёва, но Михаил Сергеевич тайком ее вставлял обратно. Он остался верен не только идеям, но и партии. К концу 1989 года было ясно, что коммунистическая элита терпеть его не может. На пленарном заседании 1989 года, когда Горбачёв пригрозил уйти в отставку, по залу прошел театральный шепот: «Пора!» На другом пленуме в том же месяце, когда Горбачёв отверг требования применить силу против литовцев, опасаясь жертв среди гражданского населения, шепот вторил: «Хватит шантажировать! Нам та-а-ак страшно! Как раз пришло время уйти вам в отставку!»
Горбачёв объяснил свою упорную преданность, сказав, что партия все еще имеет право дать обратный ход перестройке. В июле 1990 года после того, как его грубо оскорбили провинциальные партийные работники, Горбачёв взорвался в присутствии Черняева:
«Корыстные сволочи, они не хотят ничего, кроме кормушки и власти…» Он ругался очень оскорбительно на них. Я ответил: «Черт с ними, Михаил Сергеевич. Вы – президент. Вы же видите, что это за партия. И пока вы останетесь во главе, вы будете ее заложником, ее постоянным козлом отпущения». Он ответил: «Ты знаешь, Толя, ты думаешь, я не вижу… Но ты должен меня понять, я не могу позволить этой паршивой бешеной собаке сбросить поводок. Если я это сделаю, все это огромное сооружение будет направлено против меня».
Со своей стороны Горбачёв принимал некоторую долю вины за неудавшуюся перестройку, а также обвинял и реакционных партийных лидеров. Но наиболее настойчиво он винил чрезмерный революционизм радикальных демократов и их лидера. С октября 1987 года Горбачёву казалось, что нападки московской интеллигенции относительно его нерасторопности исходят из уст самого Ельцина. Его критики, жаловался он, «затуманивают сознание людей», «сеют путаницу» и «бормочут, как Ельцин». В марте 1990 года, когда министр внутренних дел Вадим Бакатин, предложил провести дискуссию с демократами за круглым столом, Горбачёв отреагировал с презрением:
Похоже, министр в панике… Идея круглого стола – ерунда… Они не представляют из себя никого и ничего… Все они – политические негодяя… им нет доверия. И, конечно, никакого круглого стола!
Двадцать лет спустя Горбачёв все еще зол, он не смог сказать, что его самой большой ошибкой было то, что он не отправил Ельцина «послом в какую-нибудь банановую республику». Видимо, он имел в виду должность посла.
Во всех этих противоречивых сведениях есть доля истины. Читая о заигрывании Горбачёва с теми, кто позже его предаст, зная чем все закончится, иногда хочется встряхнуть и разбудить его. Тем не менее он прав, что по крайней мере до 1990 года «паршивая бешеная собака» могла наброситься на него, и, скорее всего, изменить его реформы. Несправедливо также говорить, что Горбачёв был в плену идеологии. Оставаясь верным идеям социализма, он растянул значение термина[17], как жевательную резинку, пока не появилось четкое содержание. Горбачёв также прав, что Ельцин и демократы ставили во главу угла другие цели, а не сохранение Союза. Своя точка зрения есть даже у критиков коммунизма. Горбачёв и его помощники намеренно искажали свои цели, чтобы получить согласие консерваторов политбюро. Яковлев позже хвастался своими обманами: «Условия требовали лукавства… кто-то должен был идти в огонь и убирать навоз. Без этого бы реформы в России не продвинулись». И Горбачёв был горд своими манипуляциями.
Однако все эти выводы построены лишь на том, что все пошло не так, как ожидалось, и совершенно не учитывают более важной мысли. Предательство, нерешительность, лицемерие и амбиции – все это довольно часто встречается в политике, но они редко приводят к краху государственного строя. Рассматривая экономические, политические и социологические доказательства двадцать лет спустя, можно все увидеть совершенно под другим углом.
Предательство, нерешительность, лицемерие и амбиции редко приводят к краху государственного строя.
Проще говоря, советский общественно-экономический строй умер в 1991 году, поскольку подавляющее большинство граждан потеряли веру в него и потому что командующие вооруженными силами не были готовы к кровопролитному перевороту и возвращению, хотя и временному, к сталинским репрессиям. А это было совсем близко. Некоторые генералы с радостью нажали на курок, но не были наказаны за это. Критика Ельцина в адрес советского лидера и его требования более глубоких реформ не были, по мнению Горбачёва, показухой мстительного эгоиста; они отражали общественное мнение. Поддержка коммунистического правления в 1990 году испарилась не из-за хронической неэффективности системы или бесчеловечности, а из-за сильнейшего кризиса на потребительском рынке, что вызвало страх распространения массового голода. Отказавшись от поддержки Горбачёва, граждане возложили свои надежды на новых лидеров (в первую очередь, на избранного российского президента), которые чувствовали доверие народа, а жалкие неудачи советского правительства дали им право определять политику. После этих многочисленных изменений в сознании советские лидеры могли осуществлять свои решения только с помощью силы. Однако глубина недовольства означала то, что даже военные генералы и начальники службы безопасности не могли быть уверены, что их приказам будут подчиняться.
Ознакомительная версия.
