Учреждение генерал-губернаторства представляло собой попытку административной централизации, однако генерал-губернатор не обладал всеми возможными полномочиями и даже в первые годы существования этой должности не мог осуществлять всеохватную деятельность. Связь между капитанствами оставалась достаточной неустойчивой, что ставило пределы деятельности губернаторов. Переписка иезуитов [16] дает ясное представление об этой обособленности. Так, в 1552 г. отец Франсишку Пиреш в письме из Баии к братьям по ордену, находящимся в Коимбре, сетует на то, что может рассказать лишь о местных событиях, ведь «порой проходит год, а мы ничего не знаем друг о друге из-за того, что непогода и малое количество кораблей затрудняют сношения на побережье; порой же мы чаще видим корабли из Португалии, чем из [соседних] капитанств». Годом позже Мануэл да Нобрега, направленный в сертаны Сан-Висенти [17], утверждал практически то же самое: «В это капитанство легче добраться весточке из Лиссабона, чем из Баии».
* * *
Первые три десятилетия, прошедшие со времен открытия Бразилии, были отмечены стремлением гарантировать принадлежность новых земель Португалии. После 1530-х гг. колонизация страны начала приобретать более отчетливые формы. Как и в случае со всей Латинской Америкой, Бразилия станет колонией, основным предназначением которой будет поставка на европейские рынки продовольствия или драгоценных металлов и камней. Политика португальской метрополии станет заключаться в поощрении импорта из колонии (его будут составлять всего несколько видов товаров, вывозимых в больших объемах), и в организации производства этих товаров на основе крупной земельной собственности. Подобная политика была направлена на то, чтобы сосредоточить в метрополии вывозимые богатства в руках крупных негоциантов, королевского двора и приближенных к престолу. Но поскольку Португалия не могла контролировать те торговые потоки в Европе, которыми заправляли испанцы, голландцы и англичане, указанная политика в результате стала оказывать влияние на экономику не только одной Португалии, но и Европы в целом.
Выбор, сделанный в пользу крупной земельной собственности, оказался созвучным убеждению в преимуществах крупного производства. Помимо этого, мелкий автономный производитель стал бы производить продукцию для собственного потребления, отправляя на рынок лишь незначительные излишки, что противоречило бы задачам торгового оборота.
Наряду с особенностями торговли с Бразилией и с установившимся в ней режимом крупной земельной собственности, отметим третий важный элемент — принудительный труд. В этом отношении ситуация на остальной территории Латинской Америки была сходной, хотя и с некоторыми отличиями. В испанской Америке преобладали различные формы принудительного труда, в то время как в Бразилии господствовало рабство.
Почему же именно эпоха, пышно названная «зарей Нового времени», оказалась отмечена столь отвратительными для нас трудовыми отношениями, которые, к тому же, казалось бы, почти что отжили свой век? Комплексный ответ на этот вопрос заключается в том, что в то время было не так-то много работников, которые могли бы эмигрировать в колонию как полузависимые лица или лица наемного труда, да и сам по себе наемный труд не подходил для целей колонизации. Земель было много, но одно дело было пожаловать сесмарию, а другое — возделывать ее, и в этих условиях в крупных поместьях было бы сложно удержать наемных работников. Они стали бы перемещаться из района в район в поисках лучшей доли, создавая тем самым проблемы с рабочей силой в торговле, ориентированной на экспорт.
Если введение рабского труда можно в общих чертах объяснить этими соображениями, то почему же тогда выбор пал на негров, а не на индейцев? Основной причиной было то, что международная торговля африканскими невольниками сама по себе являлась весьма прибыльной. В дальнейшем она приобретет большой размах в Бразилии колониального периода. Португальцы, голландцы и бразильцы (речь здесь идет о последних годах существования колониального режима, когда уже можно было говорить о складывающейся бразильской нации) оспаривали друг у друга контроль над этой деятельностью. Работорговля, таким образом, представляла собой потенциальный источник накопления богатств, а не просто способ обеспечения рабочей силой крупного плантационного хозяйства, ориентированного на экспорт. Важно отметить также факт перехода от рабства индейцев к рабству негров, и переход этот отличался в различных регионах и в различные периоды. Переход был сравнительно быстрым в главной и самой доходной сфере производства на экспорт — в экономике, вращавшейся вокруг сахара. Высокая прибыльность экспорта сахара компенсировала затраты на покупку африканского раба, чья стоимость была намного выше, чем невольника-индейца. В периферийных регионах страны переход от рабства индейцев к рабству негров затянулся (к примеру, в Сан-Паулу африканские рабы стали регулярно и в значительных количествах ввозиться лишь в начале XVIII в., когда были открыты месторождения золота).
Помимо прибыльности торговли африканскими невольниками, обращение в рабство индейцев было сопряжено с трудностями, особенно имея в виду задачи колонизации. Традиционный уклад жизни индейцев был несовместим с интенсивным регулярным трудом, да еще из-под палки, как того требовали от них европейцы. Индейцы вовсе не были бездельниками и лентяями. Они трудились лишь для того, чтобы обеспечить себя пропитанием, что было нетрудно при обилии рыбы, дичи и фруктов. Большую часть своей энергии и силы воображения они тратили на ритуалы, праздники и на войны. Понятия постоянного длительного труда или то, что мы сейчас назвали бы производительностью, были для них чужды.
Можно выделить два основных способа, которые использовали португальцы для обращения индейцев в рабство. Один из них осуществлялся колонистами, был основан на голом расчете и заключался в порабощении без лишних церемоний. Второй практиковался религиозными орденами, в основном иезуитами, и отвечал их представлениям о целях и задачах миссионерской деятельности. Данный вид закрепощения заключался в том, что посредством обучения из индейцев предполагалось сделать «добрых христиан», объединив их в небольшие поселения или деревни. Быть «добрым христианином» означало также усвоить европейскую привычку к труду. Таким образом, из жителей поселения создавалась группа работников, которых можно было использовать в разных сферах деятельности, в зависимости от потребностей колонии.
Обе отмеченные тенденции не были равнозначными. Заслугой религиозных орденов была попытка защитить индейцев от порабощения со стороны колонистов, что приводило к многочисленным трениям между иезуитами и колонистами. Однако иезуиты не уважали индейскую культуру; они подчас даже сомневались, а являются ли индейцы людьми [18]. Мануэл да Нобрега, к примеру, говорил, что «индейцы являются псами, когда убивают и пожирают друг друга, и свиньями — в своих пороках и в способах обращаться друг с другом».
Индейцы сопротивлялись порабощению по-разному: воевали, подавались в бега, отказывались от принудительного труда. По сравнению с африканскими невольниками, коренному населению Бразилии сопротивляться было проще. Рабы попадали в огромную незнакомую страну, куда их привезли насильно; индейцы же были у себя дома.
Вторым обстоятельством, отодвинувшим обращение индейцев в рабство на второй план, оказалась демографическая катастрофа. Индейцы стали жертвами европейских болезней — кори, оспы, гриппа — к которым у них не было естественного иммунитета. На период 1562–1563 гг. пришлось две волны наиболее губительных эпидемий, унесших жизни более 60 тыс. индейцев, не считая тех, кто жил во внутренних областях страны. Вымирание коренного населения, которое частично было занято в производстве продуктов питания, привело к ужасающему голоду на северо-востоке Бразилии и к потере рабочей силы.
