В 1941-м в Фотолиге (членом которой становится Модел) проходит ее первая персональная выставка, а за ней следуют аналогичные экспозиции в Чикагском художественном институте (Chicago Art Institute) и во Дворце Почетного легиона в Сан-Франциско (San Francisco Palace of the Legion of Honor). Начиная с 1940-х годов, работы Модел появляются на нескольких выставках в МоМА (сначала по выбору Бомонда Ньюхолла, а затем Эдварда Стайхена), и ее персональная передвижная выставка более позднего времени также курируется этим музеем.
Именно прямая и брутальная манера ее съемки, контрастирующая с тогдашним американским стандартом «глянцевого» журнального изображения, привлекает к ней внимание. Она начинает пользоваться успехом сразу же, показав лишь немногочисленные первые опыты, такие же «неуместные», как фото одного из основоположников американской документалистики Джейкоба Рииса. Как и этот последний, Модел полностью осознает свою полную неспособность улучшить собственную технику. Ей ясно, что и ее видение, и ее сила заключаются в цельности манеры, базирующейся на свежем и сыром материале, а также на брутальном и лапидарно простом способе его подачи. Работая для Harper’s Bazaar, она специализируется на противоречивых, нетипичных сценах: снимает малолетних преступников, жителей нижнего Ист-сайда, иммигрантов на Кони Айленд. Вместо попыток облагородить свои фотографии она неизменно делает сверхкрупные зернистые отпечатки, на которых образы выглядят еще грубее. И когда Эдвард Уэстон, откликнувшись на мощную энергию, исходящую из ее работ, спрашивает Модел, как она достигает подобного эффекта, та с вызовом отвечает, что просто отсылает негативы в драгстор на углу улицы для проявки и печати.
В 1951-м рыночный спрос на работы Модел начинает уменьшаться. В этот момент ее подруга Бернис Эббот, работающая в нью-йоркской Новой школе социальных исследований (New School for Social Research), предлагает Модел преподавать там фотографию. Так Модел становится выдающимся фотопедагогом (преподавать в различных учебных заведениях она будет до конца жизни).
Вместе с Уокером Эвансом и Виджи Модел становится культовой фигурой для деятелей позднейшей американской фотографии, достижения которых основываются на ревизии образных критериев и стандартов качества фотографического производства предыдущей эпохи. После своего «неправильного» успеха в американской журналистике она превращается в столь же «неправильного» фотографического учителя, передающего свой неконвенциональный опыт следующим поколениям (самая известная ученица Моделл – Диан Арбус, трансформировавшая ее образовательный импульс в столь же оригинальную, но еще более сумрачную стилистику и образность). Подобный феномен выглядит знаком послевоенного времени, символом смены эпох, того, как теперь уже сама неконвенциональность начинает оборачиваться следующей конвенцией.
Однако при всей значительности роли Модел в формировании альтернативной фотографии, ее прямыми предшественниками являются двое других великих новаторов медиума – Уильям Кляйн и Франк Роберт. При всей разнице их темперамента, манеры съемки и стилистики изображений, несмотря на тот факт, что даже географически их пути простираются в противоположных направлениях, черт сходства в карьере этих мастеров поразительно много. Оба они создают новый тип агрессивного и грубого, «нерамированного» изображения, фиксирующего встречу между невидимым фотографом и толпой, его растворяющей и игнорирующей. Не будучи ни репортажем (поскольку игнорирует текущие события), ни документальной или постановочной фотографией (поскольку происходит без предварительного плана), их фотография становится экстремальной вариацией на тему фотографического гуманизма. Оба они в своей деятельности связаны с кругом мастеров авангардного искусства, и также, подобно этим последним, используют свой медиум для экспериментирования и преодоления традиционных клише и говорят о нем не традиционным профессиональным языком, а в терминах художественного авангарда. Наконец, оба делают свой главный вклад в фотографию (в том числе публикуют программные издания своих изображений) за чрезвычайно краткий период в 3–4 года, чтобы затем перейти от фотографии к созданию фильмов.
Первый из них, Кляйн Уильям (William Klein, род. в 1928) более известен в Европе, чем у себя на родине в США. Родился Кляйн в Нью-Йорке. В возрасте 14 лет, после окончания школы, он начинает изучать социологию в City College Нью-Йорка, а во время военной службы работает карикатуристом в армейской газете. В 1948-м, оказавшись после демобилизации в Париже, Кляйн поступает в Сорбонну, а в 1949-м в течение короткого времени учится живописи у Андре Лота (у которого ранее учится Картье-Брессон) и Фернана Леже, чьи идеи оказываются для будущего фотографа гораздо более важными, чем искусство. Кляйн работает как живописец, выставляясь в различных странах Европы (свою первую выставку он устраивает в возрасте 23 лет), по заказу архитекторов создает фрески в нефигуративной манере. В 1952-м, занимаясь одной из таких фресок в Милане, он фотографирует свое произведение и неожиданно увлекается самим процессом съемки. Заинтересовавшись возможностями абстрактной фотографии, он даже публикует собственную книгу абстрактных изображений. Во многом фотография приходится ему по вкусу именно из-за отсутствия в ней в те дни пафоса высокого искусства.
В 1954 году, вернувшись в Нью-Йорк, Кляйн встречается со своим знакомым, тогдашним арт-директором Vogue Александром Либерманом, который интересуется его ближайшими планами. Кляйн отвечает, что хотел бы сделать книгу по своим свежим впечатлениям от Нью-Йорка – этакий род фотографического дневника. По воспоминаниям фотографа, Либерман в ответ произносит: «Звучит интересно – мы сделаем порфолио и оплатим расходы». – И они оплатили – бумагу, пленку, лабораторный процесс, увеличение – все это было как-то сюрреалистично, странновато. Модный журнал финансирует фотографии, которые в то время были в высшей степени вызывающими и непубликуемыми, и хотя Либерману, кажется, они понравились, но никакого порфолио никогда составлено так и не было (…). В 1950-х было немного журналов, публикующих «серьезные» фотографии. Журналы по искусству этого почти никогда не делали, фотографические обычно были озабочены закатами, сморщенными старыми леди и рыбными портами, а Life и Look были Life и Look. И только в Harpers Bazaar вы могли, к примеру, увидеть снимки Брассая или Картье-Брессона. Сегодня Vogue стоит в супермаркетах на одной полке с Enquirer. Но тогда для многих Vogue был ежемесячной дозой культуры» (And he said, «That sounds interesting – we’ll do a portfolio and foot the bill.» And they did – paper, film, labs, enlarger – it was surreal and funny. Here was this fashion magazine financing photographs which were probably the funkiest and most unpublishable of the day, and although Liberman seemed to like them, that portfolio never got done. (…) In the 1950s, there weren’t many magazines publishing «serious» photography. The art magazines almost never did, and photography magazines were mostly preoccupied with sunsets, wrinkled old ladies and fishing ports – and Life and Look were Life and Look. It was only in Harpers Bazaar, for example, that you could see pictures of Brassai or Cartier-Bresson. Today, Vogue is on the same rack as the Enquirer in the supermarkets. But then, for many, Vogue was the monthly shot of culture).
Так Кляйн на целых восемь месяцев оказывается погруженным в интенсивный процесс съемки. «Я воображал себя этнографом, рассматривая ньюйоркцев как исследователь должен был бы рассматривать зулусов, в поисках самого сырого снэпшота, нулевого градуса фотографии» (I was a make believe ethnographer: treating new yorkers like an explorer would treat zulus – searching for the rawest snapshot, the zero degree of photography). Его фотографии создают субъективно достоверный образ города-муравейника с брутальной, бурлящей жизнью, снятой в манере, абсолютно адекватной ее роению – в искаженной оптике, в упор и как бы наугад, под резкими углами, вырывая фрагменты из городской толпы. «Я совершенно сознательно пытался делать нечто противоположное тому, что делал Картье-Брессон. Тот делал снимки без вмешательства (в то, что снимал). Он был как камера-невидимка. Я же хотел быть видимым настолько, насколько вообще было возможно. Моей эстетикой была «Daily News». Я видел книгу, которую хотел сделать, впавшим в неистовство таблоидом, вульгарным, зернистым, перечерненным, с брутальным макетом, с кричащими заголовками» (very consciously trying to do the opposite of what Cartier-Bresson was doing. He did pictures without intervening. He was like the invisible camera. I wanted to be visible in the biggest way possible. My aesthetics was the New York Daily News. I saw the book I wanted to do as a tabloid gone berserk, gross, grainy, over-inked, with a brutal layout, bull-horn headlines).
Одновременно Либерман предлагает Кляйну работать для Vogue. Фотограф соглашается: «Мне не нравилась идея пытаться продавать себя как живописца, умасливая коллекционеров, кураторов… Мне нравилось зарабатывать на жизнь и параллельно делать исключительно то, что хочешь. Vogue и Конде Наст в то время поддерживали традицию культурного патронажа. Как бы там ни было, я чувствовал, что такие отношения были более удобными, чем выпрашивание субсидий» (I didn’t like the idea of trying to sell oneself as a painter, buttering up to collectors, curators….I liked the idea of making a living with one hand and doing exactly what you wanted with the other. Vogue and Conde Nast, at that time, had a tradition of cultural patronage. Whatever, I felt this relationship was more comfortable than grant-hustling).
