внутренних губерниях чиновник, выдвигающий на первый план интересы крестьян, становился нетерпим на службе, то здесь дело обстояло наоборот. Причиной тому было преобладание среди поместно-дворянского сословия польских помещиков. Их отношение к власти можно охарактеризовать как вежливое недоверие, корректное, но холодное, с примесью лукавства. Поэтому естественной опорой администрации были православные крестьяне — великорусы, малороссы, белорусы, которые составляли большинство населения. Поддержка крестьян и недоверие к полякам-дворянам — такой была традиционная политика русского правительства в западных областях. В объединяющем значении православного населения для многонационального Российского государства Столыпина убеждали не теоретические рассуждения, а сама действительность.
Здесь же Пётр Аркадиевич познакомился с еврейским вопросом. Витте отмечал в мемуарах [63], что никогда ещё в России не было столько антисемитов, как на рубеже веков. Ограничения против евреев, вводимые в административном, а не законодательном порядке, а с другой стороны, рост политического правосознания русского общества, формирование крупного еврейского коммерческого капитала революционизировали еврейство. Еврейская молодёжь составляла 70–80 % террористов боевой эсеровской организации. Вся тяжесть ограничений ложилась на плечи среднего и беднейшего еврейства и не мешала состоятельным евреям делать карьеру (в основном в адвокатуре и печати) и заниматься коммерцией. Одновременно эти ограничения обернулись невиданным источником взяточничества для части администрации. У Столыпина не было сомнений в том, что при всех национально-религиозных противоречиях необходимо постепенно уравнять евреев в правах с другими подданными Российской империи, но сделать это ему не дали ни черносотенное дворянство, ни евреи-революционеры.
Саратовское губернаторство
В 1903 году Столыпин стал саратовским губернатором — назначение очень ответственное (губерния слыла «красной») и поэтому, видимо, отнюдь не случайное.
В этой губернии в селе Столыпино находился опытный хутор А. Д. Столыпина. Губернатор интересовался его успехами, пропагандировал среди крестьян культурное хозяйствование. Принимал он участие и в деятельности местных благотворительных обществ. Саратовский отдел попечительства государыни императрицы Марии Фёдоровны о глухонемых избрал Столыпина своим почётным членом. Во время холерной эпидемии в Царицыне в 1904 году губернатор лично осматривал госпитали.
Череда ежедневных дел по благоустройству губернии и благотворительности не могла скрыть от молодого губернатора разрушительную работу революционеров, которые давали о себе знать погромами и поджогами усадеб, убийствами.
Твёрдая позиция губернатора пришлась не по вкусу как левым (например, П. Н. Милюков, признавая Столыпина не самым дурным из губернаторов, все же назвал его адептом крестьянских экзекуций), так и правым, обвинившим его в том, что ни в одной другой губернии не было сожжено столько помещичьих усадеб и что Столыпин водит дружбу с «красными» и даже защищает их от народного негодования.
Поводом для подобных обвинений служила обычно так называемая «балашовская история» [64], оглашённая на одном из заседаний Думы. В Балашове на один из обычных земских митингов напали черносотенцы. Появившийся Столыпин вывел земцев под эскортом казаков в безопасное место, но при этом из толпы полетели камни, одним из которых был задет сам Пётр Аркадиевич, а казаки избили земцев нагайками, причём оскорблению подвергся и председатель управы Н. Н. Львов, шедший возле Столыпина. Позже и черносотенцы, и земцы усмотрели в таком успокоении двусмысленность и потакание противникам — каждый своим.
В другой раз кадеты упрекнули Столыпина в том, что среди сожжённых в губернии усадеб оказалось уж очень много принадлежащих оппозиционным деятелям, а черносотенцы — в том, что он приказал открыть огонь по погромщикам усадеб. Люди с узкими партийными интересами не могли понять государственной позиции Петра Аркадиевича, не признававшего ни за одной партией права посягать на личные и имущественные права людей, чьё спокойствие он призван был охранять данной ему властью. Своими действиями Столыпин утверждал единственный принцип самодержавного правления — монаршая воля руководствуется исключительно общенародными интересами.
Ясное ощущение своего предназначения и решение положиться на Промысл Божий никогда не покидали Столыпина. При этом в самые опасные минуты мужество Петра Аркадиевича, его хладнокровие среди бушующей толпы, решительность в усмирении страстей отмечались единодушно. Вот лишь несколько эпизодов из его жизни 1905–1906 годов.
Во время одной из поездок по губернии засевший в кустах недалеко от просёлка террорист выстрелил по коляске губернатора, к счастью, мимо. Столыпин немедленно выскочил из коляски, бросился к стрелявшему и задержал вооружённого злодея, что называется, голыми руками.
В другой раз, уже в Саратове, Столыпин на улице лицом к лицу столкнулся с боевиком и подставил грудь навстречу револьверу: «Стреляй!» Палец террориста окаменел на спусковом крючке… Несомненно, что уверенность в правоте своего дела, обаяние личности Столыпина оказывали непостижимое воздействие на «идейных» убийц, сковывали их волю [65].
«Новое время» от 6 сентября 1911 года сообщило о таком случае из саратовского периода жизни Петра Аркадиевича. Во время бунта в одном селе трёхтысячная толпа бросилась на станового и, без сомнения, растерзала бы его, если бы находившийся рядом Столыпин один не преградил путь всей массе озверевших людей криком: «Меня бей, а не его, он здесь по моему приказу!» Толпа отхлынула, а Столыпин завёл с людьми беседу и урезонил их.
Сам тон Петра Аркадиевича действовал на людей безотказно. Кроме того, Столыпин знал цену агитаторам, играющим на чувствах толпы, и не боялся их. Людей без чести и совести Столыпин презирал. Когда в одном из уездов приезжие агитаторы-эсеры подняли бунт среди крестьян и заперли местных помещиков в избе, Столыпин явился на выручку не только без войск, но даже без охраны — один. Он смело прошёл в толпу, к агитаторам. В наступившей тишине губернатор не спеша вытер платком лоб, снял форменное пальто и протянул его близстоящему агитатору: «Подержи-ка, братец… Жарко у вас здесь». Агитатор машинально принял пальто, и по толпе пронёсся восхищённый шёпот: «Как лакею отдал…» Через некоторое время мужики выдали зачинщиков, а незадачливый агитатор так и проходил за губернатором с пальто в руках. Больше в этом селе бунтов не было [66].
В другой раз, заметив, что по улицам Саратова вдоль маршрута его обычных прогулок расставлено много городовых, Столыпин вызвал к себе полицмейстера: «Вы думаете, что они спасут меня? Смерть — воля Божия! У нас в Саратове состав полиции и так невелик…» [67].
Стараясь действовать уговорами и убеждением, Столыпин не останавливался и перед крутыми мерами. По свидетельству Витте, уже будучи министром, он
