Ознакомительная версия.
Растущее недовольство среди русских против Линара приведет к тому, что в июне, по совету де Ботта, он примется усиленно ухаживать за Юлианой Менгден, а в июле распространится слух об их обручении.
Май выдался холодным. Бежали черные волны на берега Невы, разбиваясь о причалы, обдавая холодными брызгами грузчиков на дебаркадере. Светило, но не грело солнце. Кричали чайки.
Солдаты маршировали близ казарм, и в прозрачном воздухе отчетливо были слышны команды офицеров.
Наступало лето — время военных кампаний.
В Петербург доходили слухи о победах пруссаков над австрийцами.
Бирон, обвиненный в покушении на жизнь императрицы Анны Иоанновны, приговорен был к смерти. Его должны были четвертовать. Но последовал манифест, по которому казнь заменили ссылкой в Сибирь, в Пелым, за три тысячи верст от Петербурга.
Нолькен подумывал об отъезде на родину. Отношения России со Швецией обострялись.
Лесток передал шведскому послу, что ему более уже невозможно бывать у него. Напрасно пытался Нолькен убедить его в необходимости получить от цесаревны необходимое требование, чтобы облечь в законную форму свои домогательства. Лейб-хирург был охвачен беспокойством.
Человек не робкого десятка (по отзыву Екатерины II), довольно умный, но хитрый, умевший вести интригу, «а главное, нрава злого и сердца черного», он зримо видел опасность. Были у него свои люди при дворе, и доносили они ему о подозрениях Остермана и Антона-Ульриха, касающихся его.
Лесток, пылкий не по годам, не выдерживал характера, приличного заговорщику, замечал М. Д. Хмыров, пробалтывался там и сям, неосторожно повествовал в австериях и вольных домах. Благодаря шпионам, всегда многочисленным, речи Лестока не миновали ушей Остермана, имевшего уже положительные сведения о небывалом до того обращении сумм во французском посольстве.
Если Гилленштиерн точно ничего не сообщал Бестужеву о связях Елизаветы со шведским правительством, то Финч, которому чрезвычайно неприятны были эти связи, по политическим видам его правительства, считал долгом предупредить о том русское правительство. Он подозревал о тайных маневрах Шетарди и изо всех сил хотел помешать им. Так, в депеше от 21 июня 1741 года он доносил: «Я делал разные представления гр. Остерману о происках французского и шведского посланников. Он делал вид, что ничего не знает — такой у него обычай сдерживаться при затруднительных обстоятельствах. Так у него была подагра в правой руке, когда по смерти Петра II он должен был подписывать акт, ограничивающий власть его наследника. Это кормчий в хорошую погоду, скрывающийся под палубу во время бури. Он всегда становится в стороне, когда правительство колеблется.
Принц Брауншвейгский более откровенен. Он признался, что сильно подозревает, что французский и шведский министры замышляют что-то. Его светлость признавался мне, что он заметил тесную связь г. де ла Шетарди с ганноверцем Лестоком, хирургом принцессы Елизаветы».
Остерман, решившись взяться за дело, спросил Финча:
— Посоветуйте, не арестовать ли Лестока?
— Вам лучше должно быть известно, как следует поступать и доставать поболее обличительных доказательств, потому что в случае недостаточности их, и так как Лесток привязан к Елизавете и ее обыкновенный медик, то арестование его может быть слишком преждевременно, — отвечал Финч.
— Не могу не согласиться, — помолчав и поразмыслив, произнес Остерман.
Уходя от Остермана, Финч думал над тем, что у великой княжны Елизаветы, в сравнении с правительницей, есть преимущество быть дочерью Петра I. Если бы молодой Иоанн Антонович умер, размышлял он, и завязалась бы борьба между Анной и Елизаветой, дела бы были в очень критическом положении.
Остерман понимал: трогать Елизавету бесполезно. Что с того, если посадишь ее в монастырь? Остается ее племянник — чертушка Голштинский. К чему же усиливать раздражение среди войска?
Однако об опасных действиях Лестока он все-таки сообщил правительнице. Та, встретив Елизавету Петровну, сказала резковато:
— Что это ты, матушка, лекаря такого держишь, от коего беспокойства много. С министрами иноземными встречается.
Елизавета вспылила:
— А коли есть доказательства, схватите да пытайте. А я-то знаю своего лекаря.
Анна Леопольдовна, не ожидавшая встретить отпора, пошла на мировую.
Лесток перевел дух, прослышав об этом, но лишь на время.
6 июля из Митавы в Петербург прибыл брат Антона-Ульриха Людвиг, вновь избранный герцог Курляндский. Правительница приняла его с великою радостию. Радость ее была тем более объяснима, что цесаревна всерьез заинтересовалась молодым человеком.
Впрочем, ей не стоило труда «вести правительницу в заблуждение.
Гвардейским офицерам, приверженцам ее, взбудораженным слухами о ее замужестве с Людвигом Вольфенбюттельским, Елизавета Петровна чрез Шварца сообщила, что точно были новые покушения принудить ее к этому браку, причем делали даже обещания, что в таком случае русское правительство откажется от всякого притязания на имения, приобретенные бывшим герцогом Курляндским, и предлагали, что не ограничатся приданым, назначаемым русским принцессам, и постановили даже предложить весомый пенсион. Но она отказалась от всех предложений и решилась, для предохранения себя от новых преследований, отправиться в деревню.
Она действительно уехала в деревню, оставив гвардейских офицеров в уверенности, что цесаревна ни за что не отдаст своей руки тому, кого предлагает настоящее правительство.
Отъезд Нолькена, надо сказать, всполошил круг лиц, близких Елизавете. Отозвание посла означало близость открытия военных действий, а если для возведения на престол Елизаветы Петровны не воспользоваться ими, сколько еще пришлось бы ждать другого удобного момента. Было о чем подумать в деревне.
Лето было жарким, знойным.
Солнце глаза слепило. В лугах ворошили сено.
Петербург опустел. Все разъехались по имениям.
15 июля, в среду, перед полуднем, правительница Анна Леопольдовна разрешилась от бремени дочерью Екатериною.
О благополучном рождении ее возвещено было пушечною пальбою с крепости и Адмиралтейства.
Через день издан был манифест во всеобщее известие о дарованной общей радости и для повсеместного принесения молебного благодарения Господу Богу со звоном, а где есть — с пушечною пальбою.
Пальба эта вызвала у некоторых невольные мысли о неизбежной скорой войне со шведами.
Маркиз де ла Шетарди видел карету цесаревны, вернувшейся в Петербург на крестины (она была восприемницей новорожденной), но она словно забыла о его существовании.
Посол всерьез подумывал о своем отъезде из России. Возникли затруднения в церемониале по поводу верительных грамот, которые маркиз желал лично вручить императору. Анна Леопольдовна, наученная Остерманом, нашла в этом предлог отделаться от опасного посла. Ему был дан окончательный отказ, и он перестал являться при дворе.
В конце июля Швеция объявила России войну. Русские войска под командованием де Ласси двинулись в Финляндию.
Неожиданно, от секретаря шведского посольства, маркиз де ла Шетарди узнал: Елизавета Петровна через доверенного человека дала знать шведам, что в случае дальнейшего промедления их надобно будет опасаться, что умы будут не так расположены и что тем более важно предупредить такую крайность. Она велела прибавить, что, во всяком случае, решилась быстро действовать.
Чрез секретаря шведского посольства маркиз назначил свидание на следующий день доверенному человеку Елизаветы Петровны.
Камер-юнкер цесаревны тайно пробрался в сад французского посольства и передал от нее маркизу поклон.
— Я имею также приказание сообщить вам, — произнес камер-юнкер, — что ее высочество в нетерпении от того, что давно не виделась с вами. Для вознаграждения себя в том, она проезжала три раза в гондоле около вашей дачи, приказывала трубить в рог, дабы привлечь ваше внимание, но безуспешно. Впрочем, можете быть уверены, ее высочество часто думает о вас. Она даже для облегчения переговоров с вами хотела купить дом, соседний с вашим садом, но в том помешали ей данные по этому случаю предупреждения. И еще, ее высочество будет приятно удивлена, если, возвращаясь сегодня в Петербург около восьми часов из деревни, вам представится случай встретить ее по дороге.
— Передайте ее высочеству, — попросил маркиз, — что я не нахожу слов выразить, как тронут ее добротою и лестным воспоминанием, которым она меня удостаивает. Я знал о ее прогулках по реке и о том, что она проезжала несколько раз мимо моего сада, и оттого еще более проклинал невзгоды, мешавшие мне воспользоваться такими случаями. По возвращении ее надеюсь быть счастливее и буду стеречь ее по дороге так, что не от меня будет зависеть не встретить ее.
Ознакомительная версия.
