Резко свернув с пути, Ибн Халдун вовлек купца в этот двор, остановился между жующими, покряхтывающими, поревывающими верблюдами.
- Я вас позвал.
- Наконец-то!
- Вы желаете уйти отсюда?
- Некуда. Кругом заставлено.
- Если в ту сторону, какую скажу?
- Только б уйти! Куда?
- Магриб.
- Кто ж туда пустит?
- А как пустят, пойдете?
- А мой товар?
- С товаром.
- Для моих товаров лучше Магриба места нет!
- Я вам помогал? Теперь ваш черед.
- Пешком товара не вынесешь! А верблюдов моих давно отняли.
- А вот эти?
- Сытые скоты. Да ведь не наши!
- А когда найдем?
- Навьючусь и айда!
Солома под ногами пружинилась, дышала. Они переступали с ноги на ногу.
Бостан бен Достан забеспокоился.
- И товар цел, и верблюды найдутся, и коней купим, и караванщик опытен, да кто ж выпустит?
- Скажите твердое слово: мое дело первей, а ваше дело с товарами после того.
- Только б выйти!
- Путь буду открывать для моего дела.
- Сколько ни ходит купец, а домой вернется. А дом - это Каир. А в Каире - это базар. А над базаром староста. А ему судья вы, господин! Разве могу вас обмануть?!
- Верю. Посидите здесь, от чужих глаз с краю.
Ибн Халдун вышел, словно никого с ним и не было. Прошел к воротам. Привратник показал ему ступеньки к Сафару Али.
Перс привстал с узкой постели в темном углу.
- О! Ко мне? Есть дело?
- Дело не без выгоды.
- В чем оно, господин?
Ибн Халдун плотно притворил за собой дверцу. В келье свет померк. Оба присели возле узкого окна. В окно видна улица перед воротами, там непринужденно расселись слуги Ибн Халдуна вперемежку с людьми Бостан бен Достана.
Это не понравилось историку:
"Не распускали б зря языки!.."
Но уходить туда, к слугам, чтоб постращать их, было не время.
Ибн Халдун, косясь на окно, медлил.
Перс повторил:
- В чем же суть?
- Вы налюбовались на ту медяшку. Наигрались ею.
- Люблю играть.
- Время ее продать, пока есть цена.
- Кому это?
- Мне.
- Я знаю, слыхал: вас отпускают домой. А когда отпускают, без всякой медяшки проводят до застав.
- А вам она на что? Завоеватель уйдет отсюда. А без него ее сила сгинет: здесь останутся базары без товаров. Стены без хозяев. Мертвецы без могил. Вот и весь Дамаск. Идя до вас, на этот Дамаск нагляделся.
- Дорого она стоит.
- Сколько?
- Завоеватель уйдет, цена ей станет не дороже воробья. А пока их здесь сила, ей цена тяжелее табуна лошадей.
- Пересчитайте табун на золото.
- Золото? Она дороже: мне она спасла мое золото. Без нее меня прикончили бы. А при ней даже по дому не шарили.
- Легче отсчитать пригоршнями золото, чем пригнать сюда табун лошадей.
- Когда золота много, а жить осталось мало, на что золото старику?
- Чем же мне платить?
- Цена ей... Для какого дела она нужна, то дело ей и цену определит. Вам ее не надо. Кому же ее надо?
- Верному человеку.
- Уйти от завоевателей?
- Уйти прежде завоевателей. Впереди них.
- Опередить их?
- Опередить.
- Им во вред?
- Себе на пользу они бы сами послали!
- Значит, во вред?
Ибн Халдун промолчал.
- Я понял. Старею, а понял.
Сафар Али, упершись ладонями в пол, поднялся. Опираясь о стену, выпрямился.
Пройдя худенькими босыми ногами по постели, из-под одеяла достал пайцзу.
- Вот она!
- Сколько же за нее?
- Я без нее беззащитен останусь. Пока они уйдут, беззащитен. Но когда это им во вред, берите.
- Сколько же?
- Ничего, когда им во вред! Задаром.
- Значит, для нашего дела?
- Была б нам польза!
- Будет! Многим будет!
Сафар Али с размаху, как в детской игре, влепил пайцзу в ладонь историка.
- Держите! Айда!
Ибн Халдун спрятал ее и спросил:
- На дальнем дворе у вас... Верблюды. Продаются?
- Дешево не отдам.
- Почем же?
- До нашествия почем они шли? Породу видели? Это ведь гейри! Самые быстроногие.
- Корить не могу. За гейри всегда дорого дают. Да ведь гейри хороши для езды, а не для вьюков!
- Полегче навьючить, так и они пойдут. Нынче они в четыре раза дороже.
- Не дорого ли?
- Не уступлю: на подвиг человек и пешком пойдет, а караван подымают для корысти.
Бережно прижимая к груди пайцзу, Ибн Халдун снова пошел на дальний двор, ворча:
- Цена высока!..
Бостан бен Достан ждал, не скрывая ни беспокойства, ни нетерпенья.
- Собирайте караван, дорога открыта.
- О господи!
- Клятву помните?
- Первое дело ваше. Мои дела после того.
- Помните!
- Клянусь небом!
- Держите!
Ибн Халдун тихо, бережно, словно пайцза могла рассыпаться, протянул ее купцу.
Двери многих келий замерли, приоткрытые во двор. Но Ибн Халдун, не чая вблизи никаких соглядатаев, не таясь, отдал пайцзу Бостан бен Достану.
Напряженным глазом Мулло Камар заметил, как, сверкнув синим отблеском, она перешла к купцу.
- А верблюды... Цена высока!
Бостан бен Достан отмахнулся:
- Мне б только вывезти товар: распродавшись, я могу любых верблюдов прочь прогнать, все равно останусь при выгоде.
Они вышли вместе и прошли наверх к персу торговать верблюдов - двое каирцев, что-то тут затеявшие на глазах у людей.
2
Бостан бен Достан побывал в келье Ибн Халдуна.
Там, в келье, взяв письмо, купец снял с себя бурнус, снял исподнюю холщовую рубаху. Словно наложил заплату на рукав, между складками холстины зашил плотно сложенный листок письма: на заплату никто не позарится.
Из мадрасы Аль-Адиб Бостан бен Достан пошел в хан к персу осмотреть верблюдов, где Мулло Камар уже бессменно следил за всем двором. Прислушивался к шагам и шорохам. Двор жил. Люди передвигались. Верблюдов уводили со двора. Уводили, как уводят на водопой, по два, по три верблюда. Но Мулло Камар знал: тут, на скотном дворе, есть колодец, откуда кожаным, мятым ведром черпают воду вдосталь для пойла.
Верблюдов в этот ранний утренний час, пока было прохладно, переводили на задворки старого базара, где, казалось, давно все дотла расхищено.
Заслоненные руинами разоренных улиц, верблюды уходили в просторное подземелье, куда прежде съезжавшиеся на базар крестьяне ставили на день ослов и лошадей.
Вожатый, привыкнув проводить верблюдов без помех, не поостерегся, не насторожился, когда следом увязался из этого хана жилец, трудолюбиво топоча мелкими шажками.
В глуши подвала, пропахшего перепрелым навозом и клевером, хранились вьюки Бостан бен Достана.
Верблюдов вьючили, бережно вынося вьюк за вьюком из темноты склада. Вьючили безмолвно, быстро, умело.
Если кто из верблюдов вздумывал пореветь, ему торопливо накидывали на голову бурнус либо колючий волосяной мешок, и верблюд смолкал. На этот случай бурнус лежал поблизости поверх вьюков.
В подземелье, в хлопотливой тесноте, Мулло Камар протиснулся между верблюдами, спеша юркнуть куда-нибудь в самую темень.
Его бы никто не приметил, не столкнись с ним Иса. Незнакомый человек встревожил мальчика, привыкшего к неизменным караванщикам, среди которых он рос.
Видя, куда скрылся Мулло Камар, Иса сказал о нем Ганимаду. Караванщик не прервал дела, но велел мальчику:
- Пригляди.
Мулло Камар, сев во тьме распахнутого склада, откуда только что вынесли последний вьюк, присматривался к сборам каравана, спеша понять: чей караван, что за поклажа, куда пойдет?
Говорили по-арабски. Мулло Камар этого языка не знал.
Вдруг он сообразил, что этот караван можно остановить и свою пайцзу можно возвратить, если кликнуть сюда Тимурову стражу, если объявить ей, что украдена пайцза и ею завладел коротыш караванщик, намеренный увезти из Дамаска законную добычу завоевателей. Так будет объяснена потеря пайцзы, начисто будет снят позор за ее потерю, а Повелителю преподнесена изрядная добыча: опытным глазом глядя на вьюки, Мулло Камар понимал, что дешевый товар не вьючили бы так помалу, да и вьюки не были бы увязаны столь бережливо.
Взыграв надеждой, он рванулся отсюда неприметно, как неприметно вошел сюда.
Неподалеку еще стояли вьюки, прислоненные один к одному. Он видел бурнус, брошенный в пылу работы поверх вьюков.
Заслоненный вьюками, он стянул бурнус на себя и, прикрываясь им, затесался между хлопотливыми караванщиками, одетыми в такие же бурнусы.
Так он дошел до выхода из подвала и, помахивая коротенькими руками, деловито заспешил мимо арабов.
Но мальчик Иса показал Ганимаду на ускользавшего купца.
На этих задворках, в глуши руин, завоеватели опасались появляться. Поэтому здесь арабы расхаживали вольнее, чем на больших улицах, где дамаскины были беззащитны перед своеволием завоевателей.
Арабы, видя незнакомца в арабском бурнусе, заговаривали с ним, о чем-то спрашивали. Он не понимал и не умел им ответить. Но, отмалчиваясь, он пугал их: дамаскины сделались боязливы, когда ныне их жизнь стала дешева. Чем больше опасались за себя, тем они зорче становились: прикидывался глухим, прошмыгивал мимо, как мышь, но они смотрели ему вслед.
