Вошли в хан.
Столпились, спеша разместиться, пока светло.
Заалели огни очагов под котлами. Расстелился сизый дымок.
Стемнело.
Но едва было заперлись внутри хана, как в ворота заколотили новые путники.
Прибыло несколько всадников на коротких, мохноногих степных лошадках. Такие лошадки могут без устали скакать столько, сколько выдержит всадник.
Лошади вздрагивали, всхрапывали - жаркой была их рысь по неровной дороге, пока не остановились наконец здесь.
Один из прибывших заспешил найти Хамид-уллу.
Ожидавший ужина, Хамид пошел с неохотой.
- Кто звал?
- Дело.
- Слушаю.
- Тут везде люди.
Хамид, высмотрев в полутьме и в тесноте Ар-Рашида, кивнул ему.
Когда Ар-Рашид подошел, все втроем они ушли к коновязям, где лошади весело похрустывали сеном, только что заданным, порой поднимая всю развалившуюся охапку, и наполняли душным крепким запахом всю эту сторону двора.
Конюхи, задав корм, ушли готовить ужин, и теперь никого сюда от котлов не выманишь. Это и предвидели трое собеседников, уединившись здесь.
Упершись спинами в прохладную стену, присели в ряд на корточки и тихо заговорили.
Лошади шелестели сеном. Постукивали копытами.
Прибывший сказал:
- Гонец Айяр проезжал через базар в Дамаске. Ранним утром, кругом людей нет. Выбежал к нему самаркандский купец. Не то кто из вас его знает, не то нет. Звали Мулло Камар. И кричит: "Украли мою пайцзу!.." Тут ему кто-то в спину меч - раз! На том конец. Загадка: купец самаркандский, наш, а одет арабом. К чему бы? Айяр разом прискакал в Пегий дворец: "Так и так, сам чуть купца не убил - вижу, кидается на меня араб в бурнусе, а у меня письмо к Повелителю. Думаю: "Это со злом!.." Уж замахнулся, да не поспел: другие убили". Стали гадать, о чем купец крикнул. Припомнили, какая ему была дадена пайцза. Была дадена на сквозной путь. От самого Повелителя! Угадали: кому-то надобно уйти от нас. Кому? Куда? Кинулись узнавать, выходил ли какой караван из Дамаска? Какие вышли, за всеми кинулась погоня. Тут вот я пригнался за вами. Есть пайцза? Давай отвечай.
Хамид подвигал усами.
- У нас? У нас караван идет по слову Повелителя. Тут взамен пайцзы я! А еще вот он - Ар-Рашид-мирза. Дошли досюда, а дальше у нас пути нет. И была б пайцза, тут ей предел: дальше не наша стража. А с нами идут каирцы. На что им пайцза, когда дальше в ней силы нет? Не тут ее ищете. Не тут.
Прибывший:
- Нет так нет. Однако тут наша последняя застава. А потому вам указано вернуться. Немедля. Всем, кого наших встретим, велено указать: вертаться в Дамаск немедля.
- Мне наказывали: каирцев не бросать посреди пути. Сперва найти им другой караван. Помочь перевьючиться. Как надо, когда это гости.
- Гости! Тут они промежду своих арабов. Сами найдут караван, сами завьючатся. А вам сказано: собирайтесь. И всех верблюдов, коней ведите назад.
- А что там такое?
- Повелитель собрался. Вот-вот трубы заревут.
- В какую же сторону?
- А было, чтоб кто загодя знал сторону, куда он пойдет?
- Того не бывало. Однако, может, слух был?
- Слух всегда есть. Да только Повелитель ходит не по слуху, а чаще в другую сторону.
- Бывает.
- Ну и теперь небось так.
- А по слуху куда?
- Кто на Каир кивает, кто на океан.
- На океан? Помилуй, о аллах!
- Да уж...
- Пойдем, куда не сказывают.
- Бывает!..
Оба они уже много лет ходили в мирозавоевательном воинстве. Оба в тех же походах. В тех же станах стояли. Но встретились впервые.
Заметив, что оба одинаково понимают своего Повелителя, встали, довольные друг другом.
Возвращаться в Дамаск сговорились вместе, когда пойдет обратный караван.
Хамид опять позвал за собой Ар-Рашида:
- Пойдем к Халдун-баю. Скажем.
Но варево из котлов уже переложили на блюда и подносы. Усталые, все занялись ужином, отбросив, как пыльные дорожные накидки, все раздумья о предстоящих днях.
Настал последний вечер, когда и эти арабы, и люди Тимура вместе ели один и тот же хлеб. Хамид и Ар-Рашид тоже сели среди спутников.
Хамид:
- Завтра расстанемся: вам в Иерусалим, нам в Дамаск.
Многие заспорили:
- Зачем это вы? Пойдемте с нами!
- Указ Повелителя Вселенной.
- О, Указ?.. От Повелителя!
Каирские мамлюки, обжившиеся за это время среди завоевателей, то выглядывали себе на подносах куски печеной баранины, то, воздымая руки, измазанные салом, славили великодушие Тимура:
- Еще бы! Столь жесток со всеми, кто против; столь щедр с нами! Вот не попомнил зла: отпускает нас домой. Отпускает со всеми вьюками. На вьюки даже не позарился. Великодушен, щедр.
Ар-Рашид быстро переводил на джагатайский эти слова: вот, мол, сами арабы славят Повелителя. И мамлюки, довольные, как скоро и так твердо слова их превращаются в речь на незнакомом языке, повторяли снова и снова:
- Великодушен и щедр!..
Славословили Тимура в благодарность за пощаду и уже забывали, что эту пощаду им выслужил у Тимура Ибн Халдун.
В молчании и раздумье историк сидел за общей трапезой.
Ночь прошла как всегда в ханах. Во дворе фыркали, взвизгивали лошади. Урчали и тяжело стонали верблюды.
Под навесом вповалку спали путники. То тяжело храпя, то со стоном просыпаясь. Кто-то вскакивал, напуганный сновиденьем, где какая-то темная сила тяжело наваливалась на караван. Как хорошо было очнуться: караван цел, опасность не грозит, а все, что сквозь сон вспоминается тягостной явью, осталось позади. Сон светел, и путники, причмокивая от услады, от истомы, засыпали опять: тяжкий мир пройден. Последняя ночь в том тяжком мире, где человек не властен над своим завтрашним днем.
Еще не забрезжил свет, когда набожные люди уже встали к первой молитве.
С молитвы и начался новый день.
В хане сошлось много караванов. Одни, дойдя сюда, узнав о гибели Дамаска, останавливались, чтобы со всеми поклажами уйти назад, пока целы. Другие, развьючившись, ждали вьюков на обратный путь. Иные шли своим путем в сторону моря. На Дамаск ни один караван не шел: никто не хотел везти туда свои товары, опасались грабежей, расправ.
Невдалеке от хана, под искривленными, узловатыми от давности сучьями и ветвями дубов, на голой утоптанной земле, у водопоя, толпились люди, одни хлопоча, другие, споря между собой, торгуясь или в чем-то клянясь, седлали или переседлывали лошадей.
После лошадей к длинному каменному желобу допустили ослов, глядевших на утреннее небо кроткими таинственными глазами. Часто моргая, они то пили, то прислушивались, как вода текла мимо возле их шерстистых губ.
Нух помог Ибн Халдуну перенадеть шерстяной дорожный бурнус, когда подошли Хамид с Ар-Рашидом.
Хамид объяснил, что им пора в Дамаск, а Ибн Халдун может здесь сам нанять себе караван.
Ибн Халдун, устало взирая на них, успокоил Хамида:
- Вы это, когда ужинали, уже сказали. Со мной заговаривали караванщики. Верблюды есть, я нанял. Лошадей ищут.
Хамид:
- Подошло время. Нам назад. Вам дальше.
- Да, подошло время, - ответил Ибн Халдун, еще не зная, что сулит расставанье: не вздумал ли Тимур вернуть его?
Хамид, вытягивая что-то из своего длинного рукава, кланялся:
- Повелитель Вселенной указал передать вам это и велел сказать: "Нехорошо будет, если покинете нас, не получив с нас долг наш".
Ибн Халдун смотрел на протянутый ему пестрый кисет.
- Что тут?
- Это расчет за мула!
- Какого мула?
- Купленного у вас Повелителем Вселенной. У него в тот день не оказалось денег.
Ибн Халдун быстро высыпал на ладонь немногочисленные теньги и заглянул в опустевший кисет.
- Это за моего мула?
- Вашего, облюбованного Повелителем.
Ибн Халдун рассердился:
- Мой мул на любом базаре стоит впятеро дороже! Разве Повелитель считает моего мула дешевле простого осла?
- Повелитель не указывал мне торговаться с вами.
Ибн Халдун молча засунул кисет за пазуху.
Под его сердитым взглядом Хамид поднял ладони:
- Я клянусь: сколько сюда положено, столько и передано вам. Помилуй бог, я ничего не взял отсюда.
- Но почему он ценит так дешево моего мула?
Хамид повторил:
- Мне не было указано торговаться с вами.
Заслонив Хамида, сказал Ар-Рашид:
- А может, он вспомнил, сколь мало ценили вы его посла, когда Баркук в Каире его убил, вот и поскупился.
- Не я убивал!
- Вы тогда стояли возле султана.
- Стоял.
- И вы тогда, как и теперь, были главным судьей Каира.
Ибн Халдун смирился: значит, с самого начала Тимур знал, что Ибн Халдун стоял возле султана, когда убивали посла! Не затем ли он так часто посылал Ар-Рашида на глаза Ибн Халдуну? Напоминать! А может быть, он для наказания выманил тогда историка из Дамаска? А потом передумал?..
Ибн Халдун строго напомнил переводчику:
- Аллах один знает меру щедрости и меру милосердия.
- Истинно.
Они постояли, не глядя друг другу в глаза: ведь Тимур не мог бы узнать, был ли тогда в Каире и где стоял в тот день Ибн Халдун, если бы не этот один-единственный очевидец - Ар-Рашид.
