перспективы. Герман Люббе с некоторым удивлением признавал три десятилетия назад: «Тени прошлого удлинялись по мере того, как события Третьего рейха уходили за горизонт времени» [1211]. Томас Манн еще в 1933 г. пророчески писал: «Смысл и цель национал-социалистической государственной системы состоит единственно в одном: путем беспощадного насилия, надругательства, истребления всякого поползновения, воспринимаемого как помеха, держать в форме немецкий народ для “грядущей войны”» [1212]. Но сколько десятилетий понадобилось немцам, чтобы постичь эту истину?
Не сразу и не простыми путями достигли немецкие ученые разных поколений современного уровня понимания истории гитлеровской диктатуры. Придерживаясь зачастую несхожих политических убеждений, возвращаясь к уже решенным как будто вопросам, к пересмотру тезисов, казавшихся аксиомами, исследователи пришли к выводам, в которых явственно слышится голос вины и совести, к выводам, которые базируются не на абстрактных декларациях, а на тщательном изучении источников, на результатах многолетних дискуссий.
И хотя извлечение уроков из нацистского прошлого, как утверждает Юрген Хабермас, «на Востоке Германии произошло поверхностно, а на Западе страны с громадным отставанием» [1213], мы все же можем назвать это свершение значимой победой независимой гуманитарной мысли.
* * *
В Федеративной Республике в течение полувека сложилась модель многомерного исторического объяснения нацистского прошлого, модель, основанная, отмечал Ганс-Ульрих Велер, как на моральном неприятии гитлеризма, так и на «известном согласовании конкурирующих интерпретаций», на «убедительном синтезе результатов исследований». Необходим, по мнению Велера, «исторический синтез», иначе вакуум будет заполнен «популярно-научным суррогатом» [1214]. Опыт показал, что исследование проблематики тоталитарного Третьего рейха может происходить только в условиях дискурса, только в атмосфере взаимоотталкивания и взаимообогащения научных школ, в условиях разномыслия и свободного обмена мнениями, рождения научных гипотез, их подтверждения и опровержения.
Решающий прогресс в деле преодоления нацистского прошлого в ФРГ был достигнут, как мне представляется, в пограничной зоне между историческим знанием и массовым историческим сознанием. Разворачивались дебаты, далеко выходившие за стены академического и университетского цехов, будоражившие общество, прямо влиявшие на направленность и характер исторических исследований, на их новую оптику. В ходе споров неизменно ставились (каждый раз уже на ином уровне) «проклятые вопросы» — о национальной вине и национальной ответственности.
Дискуссии, указывал Вольфганг Айхведе, «причиняют боль и должны причинять боль, ведь они напоминают о страданиях, раскрывают раны», ведь «история страны, принесшей столько горя другим народам, а также и собственному народу, не может восприниматься равнодушно». Каков же итог споров об исторических уроках фашистского режима в Германии? Айхведе так отвечает на этот вопрос: «Через 50 лет после Первой мировой войны книга Фрица Фишера “Рывок к мировому господству” изменила наше историческое сознание. Через 50 лет после окончания Второй мировой войны развертывается открытая дискуссия, в ходе которой становится ясно, что организаторами и участниками массовых убийств были многие рядовые немцы. Понадобилось полвека, понадобилась смена двух поколений для того, чтобы освободиться от мифов и отыскать новые измерения для постижения нашей собственной истории» [1215].
«Спор историков» в ФРГ не завершен, он идет — в иной форме — сегодня и (я уверен в этом) будет идти завтра и послезавтра, его ведут и будут вести ученые XXI в. Процесс поиска моральной и политической идентичности никак нельзя полагать завершенным. Продолжительность и острота полемики о феномене германского фашизма объясняются как плюрализмом в воззрениях немецких ученых, так и прежде всего сложностью и противоречивостью самого феномена. Предельная напряженность дискуссии связана не только и не столько с внутринаучными факторами, но и с состоянием германского социума.
Процесс «извлечения уроков из прошлого» отнюдь не соответствовал (и не соответствует ныне) законам линейного развития. Очевиден его пульсирующий характер. Ритмы извлечения уроков из нацистского прошлого совпали с ритмами формирования гражданского общества в ФРГ, вхождения в жизнь новых поколений (age cohorts), смены соотношения политических сил в стране, расширения пространства научного познания Третьего рейха. Преодоление нацистского прошлого — это процесс, а не результат, и его нельзя трактовать одномерно: ни в категории «постоянные провалы», ни в категории «неизбежные успехи». Эта эпоха уже стала объектом научной рефлексии. Обнаруживается четкая связь прогресса исторической науки с моральным климатом общества, с его этическими ориентирами. Мораль и научный анализ оказываются неотчуждаемыми друг от друга. Глубоко прав Александр Солженицын, утверждавший, что новый облик послевоенной Германии, «возврат дыхания и сознания, переход от молчания к свободной речи» были определены «нравственным импульсом», «облаком раскаяния», которое наполнило ее атмосферу после Второй мировой войны [1216].
Это — целая эпоха в эволюции германского общественного сознания, эпоха, которая включила в себя жизнь четырех поколений. Эта эпоха, став уже объектом научной рефлексии, очевидно, завершается или уже завершилась. Вольфраму Ветте принадлежит обоснование трех этапов восприятия рейха обществом ФРГ. Сначала (до середины 1960-х гг.) — «фаза замалчивания». Затем (до середины 1990-х гг.) — «фаза извлечения уроков». И наступившая после объединения Германии «фаза активной культуры памяти» [1217].
Основатель научной дисциплины «современная история» Ганс Ротфельс в 1953 г. так формулировал ее содержание: «эпоха свидетелей и участников событий» [1218]. Но с уходом из жизни немцев, для которых нацистская диктатура являлась фактом собственной биографии, субстанция живой памяти непосредственных участников и очевидцев событий 1933–1945 гг. исчезает и замещается достаточно приблизительными коллективными представлениями. Франк Ширрмахер с полным основанием указывает на необходимость «высказаться до конца», потому что «вскоре не останется в живых никого, кто был там и тогда» [1219].
В основе современной памяти культуры лежат не события прошлого, а память о них, образы, которые запечатлелись в сознании современников и транслировались потомкам. Живая память существует на протяжении жизни трех поколений. Ныне наступила, говоря словами Анны Ахматовой, «третья эпоха воспоминаний», когда
Меняются названья городов, И нет уже свидетелей событий, И не с кем плакать, Не с кем вспоминать. И медленно от нас уходят тени, Которых мы уже не призываем, Возврат которых был бы страшен нам [1220].
По мнению Михаэля Йейсмана, сложилась «переходная ситуация, которая определяет не только образ нашей политической и социальной жизни, но и наши представления о времени и истории… Пришло время понять, что прошлое стало историей и поэтому прежние дискуссии приобрели иной характер» [1221]. На наших глазах, констатирует Петер Райхель, формируется «вторая история национал-социализма»,
