Заметка Буассонада сильно укрепила позиции сторонников подлинности «Писем». В 1824 г. книга была переведена на португальский и прочно вошла в число значительных памятников литературы Португалии. В 1876 г. португальский литературовед К. Бланко установил, что в XVII в. в монастыре св. Зачатия города Бежа действительно находилась некая Мария-Анна Алькофорадо. В 1890 г. Л. Кардейро обнаружил свидетельство о крещении Марианы (22 апреля 1640) и запись о ее кончине (28 июля 1723). Были уточнены и некоторые другие факты ее биографии – дата вступления в монастырь, имя сестры, которую Мариана воспитывала, и т. д.
К началу нашего века сложились по меньшей мере четыре точки зрения на природу «Португальских писем». Одни (например, Руссо) считали, что «Письма» были сочинены, причем сразу по-французски, и мужчиной. Другие полагали, что в основу книги легла реальная история связи Марианы и Шамильи, но она лишь дала кому-то из французских литераторов идею создать это произведение. Третьи безоговорочно верили в подлинность писем, но считали, что они были написаны по-французски (быть может, действительно Марианой, а возможно, и кем-нибудь другим) и адресованы либо Шамильи, либо кому-нибудь еще. Наконец, четвертые отстаивали первоначальную версию, т. е. версию Клода Барбена (среди сторонников этой точки зрения одним из самых пылких был немецкий поэт Райнер Мариа Рильке, напечатавший в 1913 г. свой перевод «Писем»).
В 1926 г. Ф. К. Грин[473] опроверг подлинность «Писем», указав на явные несоответствия между биографиями Марианы Алькофорадо и Шамильи и текстом книги. Он разыскал в рукописном отделе парижской Национальной библиотеки полный текст королевской привилегии, выданной 28 октября 1668 г. Клоду Барбену на печатание «книги Гийерага, озаглавленной “Валентинки, португальские письма, Эпиграммы и Мадригалы”». Таким образом, Гийераг оказывался автором, а не переводчиком «Писем». Однако находка Грина получила далеко не полное признание. Так, если португальский литературовед Г. Родригуэш[474] разделял точку зрения Грина, то французский писатель К. Авлин пришел к иному выводу: «Что касается меня, – писал он, – то я убежден: 1) что “Письма”, вне всякого сомнения, подлинны; они написаны женщиной, монахиней; 2) что они адресованы Шамильи; 3) что к тому же нет оснований сомневаться, что они написаны португальской монахиней, а содержащиеся в них приметы эпохи совершенно достоверны; 4) но что этой монахиней не могла быть Мариана Алькофорадо; имя ее остается неизвестным, надеюсь, что и останется таковым; 5) что переводчиком писем был Гийераг; что же касается “светской дамы”, то ею могла быть и г-жа Педегаш, и Сюблиньи, и любой другой связанный с Барбеном второстепенный писатель, какого угодно пола – это мне безразлично»[475].
В 1962 г. Ф. Делоффр и Ж. Ружо издали сочинения Гийерага[476] (куда вошли «Португальские письма», «Валентинки», стихотворения, статьи, переписка) и в обширном предисловии попытались доказать его авторство. В дальнейшем их аргументация была развита в серии статей[477]. Их работы были встречены позитивно, но появились и возражения, причем полемика принимала порой весьма резкие формы[478]. Система доказательств Ф. Делоффра и Ж. Ружо строилась по нескольким направлениям. В историко-литературном плане исследователи показали, что появление «Писем», их форма связаны со стремительно нараставшим в 60-е годы XVII в. интересом к документальности и достоверности, что отразило кризис прециозной прозы. Стилистический анализ «Португальских писем» продемонстрировал их родство с другими писаниями Гийерага и поставил их в связь с литературными вкусами, царившими в салонах Генриетты Английской, маркизы де Сабле, госпожи де Ла Саблиер, где Гийераг был постоянным гостем. Документальные данные (обнаруженные королевские привилегии, разысканный в провинциальной библиотеке сборник «Валентинки», в котором, помимо стихотворений, оказались напечатанными несколько писем Гийерага, его переписка с Расином, Буало, свидетельства мемуаристов и т. п.) также явились веским подтверждением их выводов.
Но, пожалуй, самым существенным в системе доказательств Ф. Делоффра и Ж. Ружо стала глубоко изученная ими биография писателя.
Ты взыскан, Гийераг,
способностью счастливой
Как говорить красно, так и
молчать учтиво.
Буало
Биография Гийерага была впервые серьезно изучена лишь в наше время Ф. Делоффром и Ж. Ружо[479]. Многое еще, очевидно, будет уточнено и открыто: неизвестные факты, новые рукописи. Однако благодаря усилиям исследователей, их поискам в архивах Гийераг уже сейчас может считаться не только одним из остроумнейших людей своего времени, что было известно давно[480], не только другом Буало и Расина (о чем также знали[481]), но и способным стихотворцем, и незаурядным писателем-эпистолографом[482]. Это – оставляя пока в стороне вопрос о «Португальских письмах». Вот его curriculum vitae.
Предки Гийерага были выходцами из зажиточной бордосской буржуазии. Его прапрадед Пьер де Лавернь, президент местного парламента, купил в 1528 г. дворянское звание, замок Гийераг и присоединил его название к своей фамилии. Дед писателя Пьер-Шарль, также парламентарий, превратил свое маленькое поместье в виконтство. Отец Гийерага Жан-Жак (1599 – 1631) женился в 1625 г. на Оливе де Мюлле, также бордосске и также происходившей из местной буржуазной семьи. У них 28 ноября 1628 г. родился сын, названный Габриэлем-Жозефом. Воспитанием мальчика занималась мать (отец Гийерага умер от чумы, когда сыну еще не исполнилось и трех лет). Семья жила то в замке Гийераг, построенном в X в., то в просторном городском доме, где в комнате верхнего этажа была прекрасная для своего времени библиотека. Сохранившийся довольно суммарный ее перечень позволяет говорить о том, что в детстве Гийерага к его услугам были не только обычные в каждой зажиточной семье богослужебные книги, лечебники, словари и судебники, но также большое количество книг по истории и географии (Ксенофонт, Фукидид, Павсаний, Тит Ливий, Светоний, Страбон, Диодор Сицилийский, Плутарх в переводе Амио, средневековые хроники, атласы и т. п.), по философии (Платон, Аристотель, Сенека, Пико делла Мирандола, Марсилио Фичино), по ораторскому искусству (Демосфен, Цицерон, Квинтилиан); здесь хорошо была представлена классическая поэзия (Гомер, Гесиод, Катулл, Тибулл, Проперций, Овидий, Гораций, Персий, Лукан, Ювенал), драматургия (Еврипид, Аристофан, Плавт), были книги по естественным наукам, труды по алхимии и сельскому хозяйству, военному делу и архитектуре, математике и навигации и, конечно, целая груда трудов по юриспруденции. В перечне было кратко сказано: «пачки маленьких французских книжек, весьма потрепанных». Почти наверняка это были и рыцарские романы о Ланселоте и Тристане, Мелюзине и Фьерабрасе, и книги Рабле, Маро, Ронсара, д’Юрфе и других французских писателей XVI и XVII вв. Классическая образованность сочеталась у Гийерага с хорошим знанием отечественной литературы.
В 12 лет Габриэль-Жозеф приехал в столицу, где окунулся в шумную жизнь парижских школяров (он учился в знаменитом Наваррском коллеже, славившемся уже во времена Вийона). В бурные годы Фронды Гийераг сближается с принцем де Конти, вскоре заняв пост его секретаря (вместо умершего поэта Сарразена). У Конти произошло знакомство Гийерага с молодым Мольером, труппа которого играла при этом маленьком дворе. Кочуя по Франции, часто посещая Париж, Гийераг вел в эти годы разгульную жизнь молодого вертопраха. Горячая кровь гасконца увлекала его во всевозможные рискованные авантюры. Об одной из них рассказывает в своих «Историйках» Тальман де Рео: «В 1652 году Гийераг, молодой человек из почтенной бордосской семьи (он состоял при принце де Конти, сменив Сарразена), попросил одного драчуна по имени Ришар принять участие в поединке с графом де Мареном, сыгравшим с Гийерагом злую шутку. “Дорогой мой, – ответил Ришар, – две недели назад я ввязался бы в драку и за два экю; но сейчас у меня в кошельке пятьсот кругленьких пистолей, так дай мне их прокутить, а там будем драться сколько душе угодно; а вот у моего приятеля Павийона нет за душой и четверти экю, обратись-ка к нему”. И дельце было обделано в лучшем виде»[483].
При принце де Конти Гийераг состоял больше десяти лет. В частности, он занимался увеселениями этого вельможи, и здесь он близко сошелся с Мольером, дав ему идею «Тартюфа». Прототипом героя комедии все современники не сговариваясь считали аббата Габриэля Рокетта[484], состоявшего одно время при принце де Конти. Гийераг хорошо знал этого святошу и, по свидетельству мемуаристов, даже составил о нем для Мольера специальную «памятную записку».
