Петербург помнил еще эту историю Натальи Ивановны. Отсюда понятен и великолепный французский язык сестер Гончаровых и то, что в доме Пушкина нашел себе такой теплый прием молодой барон Жорж Шарль Дантес (1812 г. р.) — его ввел к себе в дом сам Пушкин.
Пушкин познакомился с Дантесом в ресторане Дюме, где постоянно обедал в 1834 году. Пушкину Дантес очень понравился своей ловкостью, силой, остроумием, молодостью. Пушкин добродушно хохотал, когда однажды Дантес, видя Пушкина с женой и двумя свояченицами, входящими на какой-то бал, воскликнул:
— Вот паша с тремя бунчуками!
Как-то Пушкин при Дантесе вслух подбирал, как же ему назвать задуманный журнал-обозрение, который выходил бы «по кварталам», то есть по четвертям года (это рождался «Современник»). Дантес, услышав, сказал:
— Назовите его «Квартальный надзиратель».
Барон Дантес — монархист, дравшийся на баррикадах Парижа в июльской революции 1830 года за Бурбонов, явившись эмигрантом в Петербург по благоволению императрицы Александры Федоровны, был принят в лучший полк гвардии — в кавалергарды… Царь Николай сам представил его офицерам, полка и даже пожаловал ему секретную денежную поддержку… У Пушкиных Дантес влюбился в Наталью Николаевну, которой был ровесником, и стал ухаживать за ней так весело, так нагло и настойчиво, как это делают иностранцы в России, думая, что в России «это так принято».
А Пушкин в это время с головой ушел в свои многосложные заботы — в литературу, в урегулирование долгов, в управление поместьями — и своими, и отцовскими, и сестриными, и брата Льва Сергеевича, и в издательство, в организацию журнала, в оплату бесконечных счетов и в направленную, ни на минуту не затихавшую борьбу с Бенкендорфом, Булгариным и с другими недругами, а также с многочисленными завистниками из дворян, злословившими о великом поэте как о писателе, купленном царем-вешателем, и смеявшимися над гордостью Пушкина древностью своего рода.
А в его семье красивый фат Дантес хохотал и балагурил с его свояченицами Гончаровыми, прыгал ловко через столы, лихо, по-гасконски, ухаживал за его женой, безмерно красивой, тоже молодой, которой с Дантесом было, по ее наивным словам, «всегда так весело». Ухаживания его за Пушкиной приняли постепенно настолько свободный, непозволительный характер, что некоторые дома перестали принимать Дантеса. Он и Натали переписывались записочками, встречались и в гостях, и у Пушкиных в доме. Во время этих посещений в Дантеса влюбилась старшая свояченица поэта — Коко (Катерина) Гончарова. Галантный чужеземец легко принял эту любовь как должное своей неотразимости, и Коко Гончарова от него скоро понесла.
Вот что творилось в семье, в доме Пушкина, какой ад был там, где великий поэт искал прежде всего уюта, тишины для своих великих трудов. И Пушкин знал это: все, что происходило между его женой и Дантесом, все, что происходило в их доме, она же, Натали, рассказывала мужу во всех подробностях, наивная, веселая, юная москвичка из Скарятинского переулка, на одну четверть француженка, на одну четверть дворянка и калужская купчиха на целую половину. Пушкин знал все, раздражался на все, ревновал и все же верил жене и свято хранил свое данное ей до брака слово — всегда делать все для счастья любимой женщины; не мешать ей ни в чем. Он молчал и таил лишь в себе нараставшую свою ревность против чужака-проходимца, мучился этим и, даже умирая, чувствовал себя виноватым…
Пушкина мучил ревностью не один Дантес. Мучил его и сам император Николай, нравы и повадки которого были Пушкину известны, он имел основания для ревности. Друг Пушкина П. В. Нащокин рассказывал, как Пушкин ему говорил, что Николай, «как офицеришка», ухаживает за его женой. Царь нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а к вечеру на балах спрашивает, почему у нее всегда опущены шторы.
Барон Корф — лицейский товарищ Пушкина — передавал, что сам император Николай так рассказывал близким о разговоре своем с Пушкиным:
«Под конец жизни Пушкина, встречаясь очень часто с его женой, которую я искренне любил и теперь люблю, как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о камеражах, которым ее красота подвергает ее в обществе: я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, столько для себя самой, сколько и для счастья мужа при известной его ревности. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. — Разве ты и мог ожидать от меня другого? — спросил я его. — Не только мог, государь, — отвечал Пушкин, — но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживаниях за моею женою». Это было дня за три до дуэли.
В этой светской бесовской метели интриг, сплетен, злоречья, бушевавшего вокруг поэта, среди его усиленных занятий журналом «Современник», среди его творческих и исторических прозрений, 4 ноября 1836 года Пушкин получает три экземпляра одного и того же анонимного письма. Одно к одному! — в Петербурге в те дни только что была учреждена городская почта, и уже не нужно было письма по городу пересылать со своими слугами. В письмах тех был шутовской диплом.
«Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул (в общем собрании своем) под председательством высокопочтенного Великого Магистра Ордена, его превосходительства Д. Л: Нарышкина, единогласно избрали Александра Пушкина заместителем высокопочтенного г-на великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх».
Такие письма рассылались по Петербургу во многих копиях. Д. Л. Нарышкин, упоминаемый в «дипломе», был мужем красавицы Марии Антоновны, бывшей в общеизвестной связи с императором Александром Первым и имевшей от него дочь. Пасквиль мог иметь, да и имел двойной смысл: он намекал и на Дантеса, и на царя Николая как наставивших рога поэту…
Пушкин, еще в ссылке немедленно вызывавший к барьеру обидчиков, чтобы защитить свою честь, разъяренный этой клеветническою травлей, вызвал Дантеса: Дантес должен был ответить и за свои ухаживания за женою Пушкина, и за царские.
Но ситуация запутывается. В дело вступает голландский посланник барон де Геккерн, усыновивший Дантеса, передавший ему свое имя и обещавший ему богатое наследство. Невозможно теперь проследить все запутанные нити противоречивых рассказов об этом тех давних лет, да и ни к чему делать это, пожалуй. Остановимся лишь на одном простом варианте, который выдвигал Ф. Ф. Матюшкин, сверстник Пушкина по Лицею.
По версии Матюшкина, Дантес был сыном сестры Геккерна и голландского короля, почему его и счел нужным усыновить богатый дядя. Геккерн не мог простить Пушкину, что тот круто повернул дело с Дантесом. Это было так: Пушкин, возвратясь однажды домой, застает Дантеса у ног его жены… Дантес вскочил. «Что это значит?» — спрашивает Пушкин. Дантес отвечает, что он умолял Наталью Николаевну уговорить сестру Коко выйти за него замуж.
— Ничего нет легче! — сухо говорит Пушкин. — Тут не о чем и умолять!
Он звонит, приказывает слуге: «Позовите Катерину Николаевну!» Та пришла. И Пушкин свояченице говорит:
— Вот барон просит твоей руки! Ты согласна? Я сейчас же еду во дворец, буду просить разрешения…
Как фрейлине императрицы Коко требовалось согласие царицы на брак. Разрешение было дано немедленно.
Однако дело со свадьбой затягивалось: Дантес оказался не только ухажером, но еще и деловым человеком, и очень практичным. Перед свадьбой он потребовал от Гончаровых и приданого, и документа, что Коко по смерти родителей получит определенную часть наследства. Брат Коко Дмитрий Николаевич Гончаров по этому поводу приезжал в Петербург и по требованию жениха выдал письменное обязательство выплачивать ежегодно сестре 5000. Десять тысяч выдано было сразу на приданое.
«Моя свояченица Екатерина, — писал Пушкин своему отцу в декабре 1836 года, — выходит за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника, короля Голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестру, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской».
10 января 1837 года состоялась свадьба Жоржа и Коко, венчались по двум обрядам — православному и католическому. Пушкина на свадьбе не было. Екатерина Николаевна выехала от Пушкиных к мужу в квартиру свекра — барона Геккерна на Невском, в доме Владена, где теперь Пассаж.
Однако вся эта история еще далеко не кончилась, как можно было бы ожидать. Разъяренный провокаторской и злобной политикой барона Геккерна, Пушкин написал ему оскорбительное письмо, в котором требовал, чтобы тот прекратил действовать подобно старой развратнице, перестал подстерегать Наталью Николаевну на всех углах и говорить ей, что его сын Жорж умирает от любви к ней, «тогда как он просто плут и подлец».
