обстоятельств, может быть, сильнее других (см. главу 9). Но стратегическая необходимость перехода к рыночной экономике и расставания с государственно-социалистическим распределением, пожалуй, в моем профессиональном окружении не вызывала сомнений. Помню, как ратовал за рынок Г.С. Кучеренко: «все будет», уверял он свою тещу, недоумевавшую, откуда возьмутся продукты среди всеобщего дефицита [1097].
А высказанное Сытиным политическое предпочтение Хасбулатова сотоварищи после октябрьских событий 1993 г. становилось нонсенсом, по крайней мере в столице и по крайней мере для меня и моих коллег. Вполне могу допустить, что в провинции, особенно в пределах «красного пояса», это смотрелось иначе. После 1993 г. прекратилась и наша переписка.
Задумался сейчас. Легко ли было верить в социализм, констатируя, что это «бедный социализм», и в идеологию, понимая ее ущербную суть? И что такая перспектива могла сулить России на рубеже третьего тысячелетия? Нечто горько-некрасовское: «Ты и могучая, ты и обильная. / Ты и убогая, ты и бессильная»? Рискну предположить, что не только от демонтажа социализма [1098], но и от ощущаемых противоречий социалистического мировоззрения Сергей Львович переживал в последние годы то болезненное состояние духа, о котором пишет И.Л. Зубова.
Хорошо, что у него сохранялась давнишняя отдушина. Сергей Львович увлекался фотографированием, коллекционировал кактусы. «Спасаюсь от институтских дрязг… кактусами, – писал он мне еще в 1973 г. – Когда-то увлекался ими, потом два десятка лет условий не было. Нет ли знакомых в московских ботанических садах? Очень нужны семена кактусов, а доставать их здорово трудно» [1099]. И на 75-летии ученого, по воспоминаниям, лучшим подарком оказывались кактусы.
Сытину было свойственно тонкое восприятие природы, была семья. Наконец, его ученики. «Перед окном – цветущая черемуха. Вечерами вожусь с внуком. Отдыхаю в аудитории со студентами» [1100]. Можно сказать, отдача от общения была весьма заметной, любовь к этому общению – взаимной. Студенты тепло и порой с юмором относились к своему уважаемому преподавателю. Нередко пародии на особенности преподавательской манеры Сытина, в частности пристрастие к тестам на общую эрудицию, становились гвоздем эстрадных номеров студенческой самодеятельности во время фестивалей «Студенческая весна»: «Ваши знания вызывают у меня желание сбросить на вас атомную бомбу! Кстати, как она устроена?». Смеялись все – и студенты, и преподаватели, в том числе и сам Сергей Львович [1101].
И вот я вспоминаю Сергея Львовича в Ульяновске с его учениками. Я слышал о пиетете, Сытин присылал заметку о том, как праздновалось его 60-летие [1102], потом узнало том, как тепло отмечался на квартире Сытина его 75-летний юбилей (2000 г.). 2008 год, IV Сытинские чтения, большой, заполненный до пределов зал, и – о, мое удивление! – в президиуме большие чиновники из региональной и муниципальной администрации. Почетный гражданин города, о чем я узнал только в Ульяновске!
Да, это была дань общей признательности. Его усилиями в немалой мере был создан музей-заповедник «Родина В.И. Ленина». Сергей Львович считал, что имя вождя поможет сохранить какую-то часть старого Симбирска, и до сих пор, чтобы оценить историческую, культурную и даже архитектурную ценность какого-либо здания, высшим авторитетом остается мнение Сытина [1103].
Меня рекомендуют как друга Сергея Львовича и как посланца научной общественности Москвы. Второе, полагаю, для пущей важности, что о местной знаменитости знают и в столице. Но по сути верно, без стандартных деклараций «от имени и по поручению» я представлял Москву и институт Академии, которая тогда еще была в официальном почете.
Записывают мое интервью и показывают на местном телевидении; помнится, совершенно смутил вопрос о впечатлениях о пребывании в Ульяновске. Притом, что я приехал несколькими часами раньше и лишь успел заметить, что город претендует на звание «культурной столицы Поволжья», как гласили транспаранты.
Предоставляют честь открыть Чтения, и я выступаю с единственным, к сожалению, историографическим сообщением о Сытине [1104]. В целом же конференция носила краеведческий характер, и эта ипостась личности и деятельности Сергея Львовича была представлена в полной мере. Исключительно значимой видится практическая деятельность Сытина по раскрытию исторической топографии города. Эта деятельность вышла далеко за рамки опознания «ленинских мест» для историко-мемориального заповедника. В сущности Сытин воссоздавал картину замечательного российского города конца ХIХ – начала ХХ века.
Воссоздавал буквально, составив уникальную фотолетопись Симбирска, состоящую из более чем семи тысяч снимков и двадцати тысяч негативов, определив границы Симбирского кремля, восстановив первоначальный облик исторических зданий, благодаря в немалой мере чему и был сохранен уникальный вид Симбирска конца XIX – начала XX века [1105].
Воссоздавал и историко-теоретически, затратив неимоверные по трудоемкости усилия: «Никак не закончу огромную по объему работу “Материалы для охраны и реставрации исторической среды в пределах ленинской мемориальной зоны Ульяновска”. Кроме общих вопросов – свыше 100 отдельных очерков об отдельных объектах. Историческая ценность, материалы для реставрации в том виде, в каком дома, улицы были при Ульяновых. Написал около 800 страниц машинописи, надо написать еще 1500–2000 стр.».
И этот гигантский труд заведомо предназначался для архива, для использования в будущем: «Печатать – бессмысленно, работа сугубо “для служебного пользования”. Нужна нескольким десяткам специалистов – реставраторам, музейным работникам, писателям, художникам» [1106].
Исследовательский подход Сытина, замечает И.Л. Зубова, имел «мало общего с традиционным краеведением, страдавшим чрезмерным эмпиризмом с описательным повествованием и пересказыванием содержания источника». Только ученый, владеющий междисциплинарными знаниями и подходами, мог выдвинуть «идею создания музея-заповедника в городе Ульяновске, изучающего и показывающего жизнь различных слоев симбирян во всем ее многообразии в 70-е годы позапрошлого века». Создание и работа музея-заповедника стали «яркой иллюстрацией междисциплинарного подхода и микроистории, превосходящей саму себя» [1107].
Сытин переосмыслил само содержание краеведения, подчеркнув его выдающееся значение в патриотическом воспитании молодого поколения. Предлагая вводить в старших классах школы музейную, архивную и археологическую практику, он ставил конкретную и в высшей степени гуманную задачу: «Надо научить грамотно защищать памятники истории, культуры и архитектуры»!
Ссылаясь на слова отца Ленина И.Н. Ульянова, Сытин предлагал понятие «родиноведения». Подчеркивая его значение для перестройки ни много ни мало всей системы национально-патриотического воспитания, Сытин высказал соображения, буквально выстраданные огромным педагогическим опытом и предельно актуальные до сих пор: «Патриотическое воспитание (не лозунговое) начинается “от калитки родного дома”. И от этой калитки надо вести юных к понятию “Родина”, “Отечество”. Сейчас же мы начинаем с величественных и непонятных абстракций» [1108]. И даже хуже, добавил бы я сейчас.
Сытин был исключительно строгим к себе и людям ученым. Он много размышлял и записывал свои размышления, часто не думая о публикации, а с каким-то смирением относительно судьбы своих творений. Особенно это касается его краеведческих работ, в которых старался не афишировать
