и почти изгоняли из общества <…> но я никогда не встречал губернаторов, которые из самых лучших побуждений <…> могли бы соперничать, даже на справедливых условиях, с маленькой кучкой функционеров, которые формируют Советы, сидят в офисах и держат в своих руках реальную власть».
В 1830-х гг. в Исполнительный совет Новой Шотландии входили члены пяти-шести семей и людей, связанных с ними брачными узами. Проблема состояла не в том, что эти олигархи были глупыми или неумелыми; наоборот, они работали даже слишком хорошо, заботясь о своих друзьях и родственниках и используя правительство в своих собственных целях, когда им это было нужно. Эти люди научились пополнять свои ряды, выдавая дочерей за способных молодых людей, ищущих должностей, продвижения по службе и покровительства. Лишь Ассамблея Нью-Брансуика имела какое-то подобие контроля над Исполнительным советом, что стало возможно благодаря тому квазиамериканскому способу управления, который лоялисты, поддерживавшие британцев во время Американской революции, привезли с собой из США после 1782–1783 гг. Ассамблеи других колоний ощущали, что им тоже следует контролировать исполнительные советы, усиливая опору на большинство депутатов в избираемых ассамблеях. В этом случае исполнительный совет можно распустить, если он будет вести себя слишком вызывающе. У губернаторов всегда была техническая возможность сделать это, но они редко использовали ее из-за трудностей, описанных Джозефом Хау.
Колониальные реформаторы считали свою борьбу за систему кабинета министров, т. е. за «ответственное правительство» [261], делом высоких принципов, попыткой применить партийную систему, которая создавалась в Великобритании в 1830-х гг., к колониальной практике 1840—1850-х гг. За развитием британской системы кабинета министров пристально наблюдали в Британской Северной Америке, в частности Джозеф Хау из Галифакса и Роберт Болдуин из Торонто. Не случайно именно Новая Шотландия и Провинция Канада отличались особым стремлением использовать в своих правительствах кабинетную систему. В этом движении были свои драматические моменты, трения, резкие споры из-за принципов. Тори утверждали, что реформаторы, которые боролись за ответственное правительство, делали это только для того, чтобы получить властные полномочия — контроль над бюджетом и назначениями, и все разговоры о контроле ассамблеи над исполнительной властью лишь маскировали их жадность.
Тори, долго сохранявшие власть в Новой Шотландии и Провинции Канада, начали постепенно сдавать позиции и потерпели окончательное поражение на двух важных всеобщих выборах 1847 г. Правительства обеих колоний ушли в отставку в начале 1848 г., после того как предложено было вынести им вотум недоверия. Новые правительства, названные реформистскими, теперь заседали в палатах Исполнительного совета, делали назначения, осуществляли текущее руководство. Лорд Элгин отмечал:
«Тот факт, что Министры и оппозиция должны время от времени меняться местами, составляет суть нашей Конституционной системы, и, возможно, это есть ее самый консервативный элемент. Налагая на всех политиков необходимость нести официальную ответственность, мы заставляем некоторые разгоряченные головы умерить свои страсти…»
Это все было прекрасно. Но система ограничений, о которых писал лорд Элгин, прошла суровую проверку в 1849 г., когда реформистское правительство провинции Канада приняло закон о возмещении убытков участникам восстания 1837 г. (Rebellion Losses Bill). Поддержанный большинством реформистов, многие из которых были франкоканадцами, он компенсировал утрату собственности тем, кто участвовал в военных действиях во время восстания. Однако правительство не провело четкой границы между обычными гражданами и активными участниками восстания. Тори были в ярости, так как считали, что правительство не должно платить гражданам за участие в бунте. Толпа разгневанных тори, преимущественно англоговорящих, собралась в Монреале (тогда это была столица Провинции Канада), напала на подписавшего этот законопроект губернатора лорда Элгина и бросилась поджигать комплекс парламентских зданий с помощью новых газовых ламп. Да, это был мир быстрых действий! Законопроект о возмещении убытков стал законом, но Монреаль уже больше никогда не был политической столицей. В 1850 г. правительство переехало в Торонто, затем в город Квебек. Хотя вышеупомянутый закон вызвал беспорядки, организованные тори в апреле 1849 г., эти волнения отчасти явились результатом спада в торговле, вызванного изменениями в британской экономической политике. Через год после перемещения капитала на запад в Торонто бизнес был восстановлен, и почерневшие от копоти стены старых зданий парламента в Монреале остались лишь воспоминанием.
Провинция Канада представляла собой странную колонию, объединявшую Верхнюю и Нижнюю Канады. Ее протяженность от полуострова Гаспе до города Сарния [262] была равна 1,6 тыс. км; объединяла эту колонию география — река Св. Лаврентия, ее эстуарий и земли около Великих озер, новая система каналов, а также еще более новая и постоянно растущая система железных дорог. Вместе с тем эта колония была также разобщена. Нижняя Канада, которая затем стала провинцией Квебек, сохраняла свой язык, гражданское право, систему образования, тесно связанную с Католической церковью. В Верхней Канаде (в будущей провинции Онтарио) все эти институты были совершенно другими. Большая часть населения Нижней Канады продолжала владеть землей по старым сеньориальным правилам, хотя ситуация менялась; в 1854–1855 гг. были приняты законы, направленные на ликвидацию прежней системы. Кроме того, Провинция Канада была колонией, которая потенциально могла стать федерацией, поскольку ее каждая часть имела равное представительство в общих органах законодательной власти. И это при том, что в 1841 г. население Нижней Канады было в полтора раза больше населения Верхней Канады; равное представительство в законодательной власти имело целью нивелировать численное преимущество франкоканадцев. В конце концов, достижению этой цели помешало создание Реформистской партии [263], когда Роберт Болдуин убедил Луи-Ипполита Лафонтена в том, что подобный союз будет служить интересам как франкоканадцев, так и англоканадцев.
Несмотря на различия, в некоторых делах обе Канады имели устойчивые общие интересы. Они касались торговли, транспорта и не в последнюю очередь развития политической системы, которая отвечала бы чаяниям жителей этой колонии и была сосредоточена на новой идее кабинетного правительства. Благодаря этой общности Провинция Канада превратилась к 1860-м гг. в самую мощную и зрелую колонию Британской Северной Америки.
Приличный наряд: обустройство и общество
Большинство канадцев — либо иммигранты, либо их потомки. К 1840 г. франкоканадцы жили здесь уже более двухсот лет — за это время сменилось семь поколений, — и их фольклорные традиции уходили к далеким истокам. Робер де Рокбрюн (1889–1978) помнил историю своего рода, рассказанную ему отцом, дедушкой и другими предками; например, из уст в уста передавалась история, произошедшая в 1690-х гг., — женитьба его предка французского офицера Ларока де Рокбрюна на Сюзанн-Катрин де Сен-Жорж — веселой пятнадцатилетней девушке из Монреаля. Отец Робера рассказывал ему о том, как в Квебеке их венчал епископ Лаваль, как при восходе луны они вернулись в Монреаль на каноэ и Рокбрюн бережно на руках нес спящую невесту. Эта история всегда
