Ознакомительная версия.
В результате продолжительного визита в СССР Джилас оставил впечатление активного человека, которому можно доверить выполнение самых различных поручений. Тот факт, что он предпочитал информировать Тито не через советскую военную миссию, а лично, мог означать как недоверие к чужому каналу информации (и радиосвязи вообще), так и свидетельствовать о его скромности, нежелании лишний раз беспокоить советских товарищей обращением за помощью. Впрочем, может быть, и просто тем, что перегруженность работой и впечатлениями, частая смена событий не оставляли времени для размеренных регулярных докладов Тито.
Неуступчивый, взрывной характер Джиласа, его яркая полемичность проявились и во время дискуссий по национально-федеративному устройству будущей Югославии с сербским патриотом, югославским послом в Москве Симичем (кстати, оба участника дискуссии проинформировали о ней советское руководство). Симич критиковал НКОЮ за отсутствие «достаточно четкой программы относительно судьбы всех составных частей будущей федеративной Югославии». Он считал необходимым «внести ясность» в программу Национального Комитета по сербскому вопросу и «декларировать право на автономию для всех частей страны, где имеются сербские элементы, если Национальный Комитет не считает возможным объединить в одно федеративное целое все сербские территории»22. Джилас на это не реагировал, а в беседе с Молотовым заметил, что «у Симича есть некоторые слишком сербские настроения»23.
Впрочем, острая дискуссия не повлияла на выполнение Симичем его профессиональных обязанностей. В беседе с советскими дипломатами (и еще до советских подозрений о том, что англичане могли быть как-то замешаны в попытке гитлеровцев уничтожить партизанский штаб во время операции «Ход конем») Симич выражал беспокойство по поводу возвращения Джиласа в Югославию ввиду того, что о его отъезде знали англичане, сообщив об этом по ВВС, что, по его мнению, увеличивало опасность «особенно при перелете его на английском самолете»24.
Гитлеровское нападение на партизанский штаб на Дрваре в рамках операции «Ход конем» лишь подтвердило опасения Симича в отношении англичан (в беседах в НКИД СССР он высказывал предположение, что «попытка окружения штаба Тито» имела место в результате того, что немцам помог кто-то из англичан, находящихся при штабе Тито)25. Перед самым отлетом Симич попросил Джиласа «передать маршалу Тито о необходимости быть особенно осторожным во взаимоотношениях с английской миссией и со всеми иностранцами, пребывающими в районе штаба Тито». Симич рекомендовал также отделить штаб Тито от военных миссий, с которыми Тито имел бы сношения через официальных представителей не в районе штаба, а в определенном пункте для официальных приемов26, что совпадало с советскими рекомендациями, высказывавшимися Джиласу на встрече со Сталиным 4 июня27.
6 июня Джилас вылетел из Москвы. Его путь в Югославию лежал через Каир и Бари. Вместе с ним летели Стойнич, Данилович, Лозич и сын Тито Жарко. Помимо впечатлений, долларов США и пропагандистской литературы, он вез с собой и одиннадцатый номер журнала «Война и рабочий класс», вышедший 1 июня 1944 г. В нем была напечатана его статья «Маршал Югославии Иосип Броз Тито». За день до вылета Джилас направил радиограмму И. Броз Тито, сообщив о приеме у Сталина и очень длительной беседе в присутствии Молотова, «а позднее товарищей Берия и Микояна». В телеграмме содержались и предостережения «в связи с местом, где Вы находитесь» (т. е. пребыванием в расположении англичан. – А. Е.) о «серьезнейшей опасности». Джилас призывал Тито быть внимательным во время возвращения в Югославию, держать в строгом секрете время выезда и не забывать, что «бывают случаи, когда самолеты ломаются в воздухе». В послании содержался и прямой призыв «остерегаться иностранных „друзей“ самым тщательным образом»28.
Вместе с Тито (апрель 1945 г.)
К весне 1945 г. Джилас прочно занял ведущее место в югославском руководстве29. В апреле 1945 г. он был в составе официальной делегации во главе с Тито, которая прибыла в Москву для подписания межправительственного договора с СССР.
Первый официальный визит руководства новой Югославии в СССР был описан в отечественной историографии еще в 1990 г. в известной книге Ю. С. Гиренко. С этих пор новых фактов, а тем более документов по данному вопросу в отечественной литературе не появилось30. Вместе с тем и исследование Гиренко, с учетом того, что основное внимание в нем было уделено Сталину и Тито, должно быть дополнено наблюдениями самого Джиласа. Соответствующая часть его книги «Беседы со Сталиным» по-прежнему остается единственным источником, описывающим пребывание югославской делегации в Москве в апреле 1945 г.
Еще до этого, в конце октября 1944 г. Джилас становится одним из участников выяснения отношений между Москвой и Белградом по поводу поведения советских солдат и офицеров на территориях восточной части освобожденной Сербии, перенесенного в итоге на уровень высшего политического руководства Советского Союза. Особую остроту этой теме придала советско-югославская переписка, когда этот случай был упомянут в одном из советских писем в адрес югославских руководителей, а также версия, изложенная В. Дедиером в биографии Тито в 1953 г.31
Спокойный поиск истины, предпринятый с начала 1990-х гг., установил, что на совещании в ночь с 25 на 26 октября 1944 г., созванном Тито в связи со случаями хулиганских действий, изнасилований, грабежей, совершенных некоторыми солдатами и офицерами Красной армии, начальнику военной миссии СССР Корнееву был высказан ряд претензий32. Прозвучало и высказывание Джиласа о том, что подобные преступления используют «наши противники», сравнивающие поведение советских военнослужащих и офицеров британской военной миссии в Югославии, которые так себя не ведут. Корнеев довольно подробно проинформировал советское руководство о совещании, сообщив, что «претензии предъявлялись как от имени председателя Национального Комитета, то как от главного командующего, то как от коммуниста», и довольно подробно приводил высказывания Тито, Джиласа и остальных. По его словам, «предъявление претензий происходило, хотя и в сдержанном, но в очень возбужденном состоянии»33.
Слова Джиласа, воспринятые в Москве как сравнение не в советскую пользу, сделали его «героем» письма Сталина от 31 октября в адрес Тито. «Семья без урода не бывает, и было бы странно оскорблять семью из-за одного урода, – писал Сталин. – Если красноармейцы узнают, что Джилас и те, которые ему не возражали, считают английских офицеров в моральном отношении выше советских офицеров, то они завыли бы от такой незаслуженной обиды»34.
Ответная реакция Джиласа в виде письма советскому вождю на русском языке, в котором он попытался уточнить свою позицию35, так и не было отправлено. Вместо этого он написал яркую хвалебную статью о Сталине, которая была опубликована в самой тиражной газете страны – белградской «Борбе» 21 декабря. Ее полный перевод на русский язык с пояснением, что материал вышел в «белградской коммунистической газете», был сделан в Москве и доложен высшему советскому руководству в начале января 1945 г. Вместе с тем, судя по воспоминаниям Джиласа, последующие несколько месяцев он продолжал находиться под влиянием данного инцидента и воспринимал события в советско-югославских отношениях в этот период исключительно через его призму.
В новейшей историографии, затрагивающей отдельные бесчинства красноармейцев в Сербии осенью 1944 г. на основе сочетания новых документов из подольского архива МО РФ и воспоминаний поэта Б. Слуцкого, выдвигается версия о том, что помимо всего прочего, Джилас был лично оскорблен поведением советских воинов-освободителей в связи с их домогательствами его супруги М. Митрович36.
До некоторой степени в пользу этой версии свидетельствовал и сам М.Джилас, находившийся, как он писал в «Беседах со Сталиным», всю зиму 1944/45 гг. под впечатлением недавней полемики. Из Москвы доходили слухи о недовольстве Сталина поведением Джиласа (в это время в СССР с визитом находилась югославская делегация во главе с А. Хебрангом, а в ее составе супруга Джиласа – Митрович). Советский вождь будто бы то расхваливал Красную армию, то сетовал по поводу слов Джиласа, то шутил, то провозглашал тосты, то целовался с женой Джиласа, «потому что она сербка»37.
Вспоминая о событиях апреля 1945 г., сам Джилас считал, что не было серьезных оснований для включения его в состав югославской официальной делегации, которая отправилась в Москву для подписания советско-югославского договора «О дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве» 38. Его собственная роль в подготовке данного документа свелась лишь к сверке соответствия русского и сербско-хорватского вариантов.
Ознакомительная версия.
