которой мечтали крестьяне. Интересно, что и Л. Н. Толстой в личной переписке со Столыпиным указывал ему на этот нравственный изъян реформы.
Экономическая правота столыпинской аграрной реформы сегодня очевидна. Но в ту эпоху ей пришлось столкнуться с ещё не отжившими мощными тенденциями народной психологии. Дождавшись Декрета о земле 1917 года, большинство крестьян повели себя как те тощие коровы, которые пожрали тучных, но сами от этого тучнее не стали (Быт. 41, 17–21). Революционизация общественного сознания происходит парадоксально: революция поджидала русское общество на пути от плохого положения к лучшему, когда части людей казалось, что реформы идут слишком медленно.
1909 год стал временем наивысшего взлёта и одновременно началом заката эпохи Столыпина. Справившись с революционными потрясениями, победив левую оппозицию, Столыпин столкнулся с крепнувшей в этих условиях правой реакцией со стороны влиятельных членов Государственного совета (В. Ф. Трепов, П. Н. Дурново) и «Союза русского народа», обвинявших его в опасном либерализме и заигрывании с Думой.
Оппозиция справа дополнялась открытой неприязнью к Петру Аркадиевичу императрицы Александры Фёдоровны. Причиной тому было столкновение премьера с Г. Распутиным.
В конце 1908 года петербургское охранное отделение узнало от дворцового коменданта Дедюлина о том, что на квартире фрейлины А. А. Вырубовой императрице был представлен «старец» Григорий Распутин — личность, охранке совершенно неизвестная и потому возбудившая подозрения. Слежка и сбор сведений о нём дали неутешительную информацию: хотя подозрения в террористических замыслах отпали, но выяснилось, что за «старцем» числятся кражи, разврат…
Узнав об этом, Столыпин был поражён, ведь во все эти смутные годы Пётр Аркадиевич ревниво оберегал монаршую честь от любых посягательств и подозрений. В 1909 году состоялся его личный разговор с государем, смущённым вмешательством премьера в его личную жизнь. Николай II пообещал, что встреч с Распутиным больше не будет.
Однако вскоре Столыпину сообщили, что Распутин не только не уехал, но, напротив, зачастил ко двору и, видимо, пользовался особым расположением государыни. Рискуя очень многим, Столыпин на свой страх и риск выдал агентам охранки разрешение на арест и высылку Распутина из столицы с условием ареста за пределами Царского Села. Первые старания агентов ни к чему не привели, но вскоре Распутин, не дожидаясь дальнейшего развития событий, исчез и через некоторое время объявился в Сибири, в родном селе.
А в 1911 году, после возвращения «старца» в Петербург, состоялась личная встреча премьера с Распутиным, на которой последний пытался гипнотизировать Петра Аркадиевича, но безрезультатно. После этой встречи Распутин был выслан в родное село, но вскоре объявился в Киеве, привезённый туда Вырубовой.
Борьба с политическими интригами и самоотверженное отстаивание авторитета августейшей фамилии от грязных посягательств всякого рода авантюристов дорого стоили Петру Аркадиевичу. По утверждению сотрудника «Нового времени» А. А. Пиленко, Столыпин говорил в 1910 году одному иностранному послу: «Мой авторитет подорван; меня подержат, сколько будет надобно, для того чтобы использовать мои силы, а затем меня выбросят за борт» (Московский еженедельник, 1910, 20 мар.). Столыпин, «честный часовой», оказался помехой и здесь, не пожелав, достигнув заветной цели, уйти со своего поста. Обстановка в стране стабилизировалась, на смену крестьянину-бунтарю шёл столыпинский «крепкий мужичок», атакующий дворянские поместья не наскоком, а экономической осадой, и с гораздо большим успехом. Столыпинские ревизионные комиссии против высокопоставленных воров и мздоимцев, думские расследования грозили окончательно закрыть для очень и очень многих сановников доступ к кормушке власти. Через его голову левые и правые протягивали друг другу руки, и уже никто не мог поручиться, с какой стороны будет нанесён роковой удар.
Сильнейшее сопротивление Государственного совета Столыпин встретил весной 1911 года при обсуждении законопроекта о введении земства в западных губерниях. Столыпинский вариант закона, обеспечивающий перевес на выборах русских кандидатов над поляками (которые составляли 2–3 % населения этих губерний), легко прошёл в Думе, но был отвергнут Государственным советом. Результаты голосования в Государственном совете страшно поразили Столыпина, придававшего огромное значение этому закону, который, по его замыслу, должен был служить прообразом новых государственных и межнациональных отношений, русских по духу и многонациональных по форме. Впервые Пётр Аркадиевич не смог сдержать чувств, тотчас уехал и подал прошение об отставке.
Разразился острейший правительственный кризис, продолжавшийся больше недели. Столыпина покинули все: правые и левые открыто выражали свою радость, часть министров поспешила перейти к министру финансов В. Н. Коковцову, которого прочили на пост премьера. А. И. Гучков, лидер октябристов и союзник Столыпина, демонстративно уехал на Дальний Восток. Реформатор впервые почувствовал вокруг себя абсолютную пустоту.
Пройдёт полтора года, и в речи, посвящённой памяти Столыпина, А. И. Гучков скажет: «Столыпин был искренним убеждённым сторонником народного представительства, которое он отстаивал от всех опасностей, грозящих ему справа и слева» [91]. Но это позже, а в те дни левая пресса глумилась над премьером. «Посмотрите, какая радость, какое карнавальное настроение», — писал М. Меньшиков в газете «Новое время» 10 марта. Причину ухода премьер-министра искали в правительственном расколе, в малодушии Столыпина, в его амбициях и политическом трюкачестве.
Среди всей газетной свистопляски трезвый, обвиняющий, но доброжелательный голос М. Меньшикова в «Новом времени» выглядел серьёзной попыткой проанализировать случившееся: «Конечно, если на всякую службу, в том числе и государственную, смотреть с точки зрения личных выгод, то отчего же не бросить службы, если она становится физически или нравственно тяжёлой? Но то, что прилично для мелкого обывателя, недопустимо для представителей высшего сословия… Отставка допустима, когда вас увольняют или когда болезнь и старость делают вас инвалидом. Но уходить самому во цвете сил и лет — это, как хотите, оставляет впечатление, что долг вами не выполнен до конца… Что было бы с воином, даже простым солдатом, если бы он запросился в отставку в разгар боя?» [92]
И воин вернулся на поле битвы.
Великие князья Александр и Николай Михайловичи обратились за помощью к императрице Марии Фёдоровне. Они указывали ей на радость левых, на то, что крамола вновь поднимает голову и что один Столыпин может справиться с террором и заговорами. Произошёл неприятный разговор императрицы с государем, после которого Николай II согласился выслушать условия Петра Аркадиевича.
Требования Столыпина походили на ультиматум: распустить на три дня Думу и Государственный совет и в это время на основании статьи 87-й провести закон о западных земствах; наиболее яростным противником Столыпина в Государственном совете В. Ф. Трепову и П. Н. Дурново до 1 января следующего года взять отпуск. Оба условия предполагали небывалый скандал и
