Ознакомительная версия.
Деятельность этих общин протекала в течение трех веков незаметно, исподволь объединяя пассионарные элементы, выпадавшие из ветхой системы, не дававшей выхода буйной страсти к творчеству. Христианские общины были самыми пассионарными консорциями в империи.
Но так как Римская империя представляла собой единую культурно-социальную политическую целостность, даже при административном размежевании на «Восток» и «Запад», то в ней, естественно, сосуществовали и пассионарные, и субпассионарные региональные популяции, обменивавшиеся друг с другом энтропией и негэнтропией. Иначе говоря, носители традиций античного упадка нравов жили бок о бок с буйными мифотворцами, зачинателями новых традиций. Территориальное разделение было бы для них благом, но деваться было некуда, ибо Рим так обижал окрестные этносы, что те возненавидели любых римлян. Поэтому-то процесс вытеснения одного этноса (римского) другим (византийским) проходил по всей территории Римской империи и был столь мучителен. И поэтому же можно только условно предложить ту или иную дату в качестве «начала» нового процесса этногенеза и первой фазы его становления.
В середине I в. н. э. проповеди апостола Павла положили начало консорциям, еще не выделившим себя из исходных этнических субстратов, однако римляне уже видели в них нечто целостное, хотя воспринимали это как разновидность иудаизма.
В середине II в. благодаря деятельности Юстина Философа христиане выделились в особый субэтнос, категорически размежевавшись с иудаизмом; гностиков современники причисляли к христианам.
К началу IV в. христиане – этнос в составе римского суперэтноса; это был вынужден признать Константин. Тем не менее созданная им Восточная Империя еще не была Византией в этнологическом значении термина; скорее, ее следует понимать как поприще соперничества церковного христианства с митраистами, неоплатониками, донатистами, арианами и другими подразделениями новой этнической стихии, создавшейся на глазах историка и ставшей очевидной современникам.
Некогда воинственные, а потом свободолюбивые этносы Запада после покорения их римлянами поставляли в легионы храбрых всадников и искусных стрелков, но к IV в. окончилось и это. Всё унесли неотвратимые процессы «пассионарной энтропии». Не только галло-римляне и бритты, но и батавы, фризы, иберы и нумидийцы,[382] несмотря на наличие индивидуальных качеств: храбрости, физической силы, выносливости и т. п., не имели того дополнительного качества, которое позволило бы им защищать от врагов имущество, семьи и жизнь. Точно так же вели себя на восточной окраине региона богатые и культурные аланы, позволившие завоевать себя диким малочисленным гуннам. Малодушнее всех были «последние римляне», еще встречавшиеся в заселенной приезжими азиатами благословенной Италии.
Доблестные фракийцы и иллирийцы растратили свою пассионарность еще в III в. Механизм этого процесса был прост: храбрые энергичные юноши уходили в легионы за «карьерой и фортуной», а пассивные заводили семьи на родине. Так экстремальный признак был удален из популяции.
В IV в. наиболее боеспособные и дисциплинированные римские войска состояли из членов христианских общин. Их был вынужден использовать даже Юлиан Отступник. Однако они категорически отказывались сражаться против своих единоверцев, например багаудов – повстанцев в Галлии в конце III в. Такая принципиальность бывает иной раз неудобна, но именно она делала легионеров, воспитанных в строгих правилах христианских общин, более надежными, чем деморализованные граждане Римского мира, не верившие в Юпитера и Марса и давно потерявшие представление о верности и совести.
Искать объяснения возникшего в III в. различия между восточной и западной половинами Римской империи в социальном строе бесплодно. Он был полностью унифицирован еще во II в. И расовый состав населения не мог иметь никакого значения, потому что еще в I в. обитатели Греции и Сирии рассматривались в Риме как выродившиеся потомки некогда могучих предков. И это было справедливо.
Но в IV в. жители городов, но не деревень Востока перехватили инициативу. Ведь в городах собрались пассионарии, тяготившиеся скукой деревенской жизни. Результаты пассионарного толчка сказались в том же IV в. Место граждан Римской империи в Малой Азии, на Балканах и в Сирии занял новый этнос, условно именуемый византийским. Его усилиями варвары были отражены, построен огромный город – Константинополь, освоены ремесла, налажена торговля не только с соседями, но даже с Китаем, и, что самое главное, сохранены ландшафты Сирии, Малой Азии, Фракии и Македонии. Очевидно, экстенсивное хозяйство латифундий, принадлежавших уроженцам этих стран, в некоторой степени обуздывало наклонности к хищничеству, свойственные мигрантам, оказавшимся в Византии на положении людей, вынужденных, как и все, подчиняться существующим законам и обычаям.
Даже в столице империи – Константинополе, несмотря на то что население его превышало миллион, оно не уничтожило природы. Город тонул в зелени садов, заботливо охраняемых и кормивших семьи обывателей. Черное и Мраморное моря снабжали население рыбой, а хлеб ввозили из Египта, где почва ежегодно обновлялась за счет разливов Нила, и черноземной «Скифии» (степей северного Причерноморья). Оказывается, создавать культуру, развивать промыслы и строить великолепные сооружения можно и без того, чтобы уничтожать природу. Это было достигнуто тем, что избыточную энергию (пассионарность) византийцы тратили на теологические споры и раздоры, что им самим приносило много бед, но для вмещающих ландшафтов было безвредно.
Зато на Западе все сложилось иначе. Развитие инженерной техники (дороги, акведуки, гигантские галеры) позволило обеспечить снабжение двухмиллионного населения Рима. Туда везли хлеб из Сицилии и Северной Африки, вино – из Греции и Прованса, шерсть – из Испании. Только свежее мясо и цветы в те времена не поддавались перевозке, и потому Италия была превращена в пастбища для рогатого скота и плантации фиалок, ибо дамы всегда любили цветы. Рим ничего не производил, он только потреблял. Но если в I–II вв. римские чиновники умели организовать эксплуатацию провинций и вознаградить их ограбляемое население установлением твердого порядка при некоторой законности (далеко не всегда соблюдаемой), то в III–IV вв. об этом уже не было и речи. Солдатские императоры превратили страну в арену гражданских войн за власть. А так как легионеров надо было вознаграждать, то шли повальные конфискации владений богатых латифундистов и выжимание денег из бедных парцеллярных земледельцев. Последние, в свою очередь, насиловали землю своих участков (парцелл), стараясь прокормиться сегодня, ибо думать о завтрашних экзекуциях было страшно и бессмысленно. Численность населения неуклонно падала, а оставшиеся в живых теряли волю к сопротивлению. Не живые силы этноса, а общественная структура и государственная традиция держали в эту эпоху грандиозное здание Римской империи. Долго это не могло продолжаться.
Обессиленный Запад легко подчинился бушующему Востоку и после последней попытки сопротивления – заговора 393–394 гг., возглавленного франком Арбогастом, превратился в периферию Византии, уже оформленной административно в православную империю. Это мероприятие было осуществлено Феодосием и имело весьма важные последствия: «этнос по Христу» расширился настолько, что превратился в суперэтнос, а течения христианской мысли стали символом самоутверждения этносов, враждебно настроенных к централизованной власти, светской и духовной.
Готы сохранили у себя арианство, осужденное в 381 г. Вселенским Константинопольским Собором. Этим они выделили себя из византийской целостности. Берберы Нумидии поддержали донатистов, даже не еретиков, а просто раскольников… и Африка ушла из рук императоров Рима. Зато потомки язычников Галлии и Испании обращались за поддержкой к Вселенской Церкви и ждали помощи от императорской власти увы, безуспешно. Лишних военных сил не было и на Востоке.
В этой сверхтрудной обстановке жил, побеждал и погиб Аэций, сын римлянки и германца, защитивший Галлию от полчищ гуннов и германцев, но убитый лично императором Валентинианом во время разговора о делах в 454 г. Ни в Аэции, ни в Валентиниане не было ничего римского, но первый был храбрец и умница, а второй – завистливый развратник. В любом суперэтносе бывают разные люди. Но на Востоке людей, подобных Аэцию, оказалось больше, чем на Западе. Вот почему подлые преступления, которые были часты и в Константинополе, не погубили этот город, а Рим был разрушен вандалами сразу после гибели Аэция – в 455 г. Будь там подлинные римляне, они отстояли бы свой «Вечный город».
Некоторые полагают, что «варвары, разрушив Римскую империю, не уничтожили римский народ, а слились с ним». Так ли? Вот демографические данные: население Италии в I в. н. э. – 7–8 млн., около 600 г. – 4–5 млн.[383] Уменьшение вдвое, несмотря на прилив лангобардов, герулов, рутов, готов, иммигрантов из Сирии и Малой Азии, т. е. семитов-христиан. Именно последние составили основу населения городов северной Италии: Милана, Вероны, Падуи, Равенны, Аквилеи, в то время как латинское население Италии резко сократилось из-за того, что бóльшая часть бедного мужского населения после реформы Мария служила в легионах и возвращалась столь усталой, что не заводила семей. Богатые же, нобили и всадники, имели наложниц из числа рабынь или предавались противоестественным порокам. От них еще со времен Цезаря не отставали римские матроны.[384] Итак, сокращение численности населения почти вдвое вместе с зафиксированной иммиграцией с севера и востока говорят о смене этноса в Италии в V–VI вв.: старый исчез, а на его месте появился этнический конгломерат.
Ознакомительная версия.
