здесь привлекал внимание детский портрет Эдуарда VI. Те, кто впервые видели эту картину, думали, что «голова, лицо и нос настолько длинны и лишены пропорций, что, кажется, не стремятся передать человеческие очертания». Справа от картины стояла железная стойка с прикрепленной к ней пластинкой. Посетителям предлагали посмотреть на портрет через круглое отверстие в форме буквы «о», вырезанное в пластинке. К их удивлению, «ужасное лицо приобретало прекрасные пропорции».
Несколько лет назад благодаря известному портрету Шекспир в «Ричарде II» задумался о роли ракурса: «Картины есть такие: если взглянешь / На них вблизи, то видишь только пятна, / А если отойдешь и взглянешь сбоку, — / Тогда видны фигуры» (II, 2; перевод М. Донского). Быть может, отсюда и похожее размышление в «Генрихе V» о городах, увиденных королем «как бы в кривом зеркале» (V, 2). Слова Хора в этой пьесе о «круге из дерева» («Wooden О»), то есть театре, отсылают нас к портрету в Уайтхолле — его оптическое стекло может показать верные пропорции и придать изображаемому смысл, только если зрители приложат должные усилия и напрягут свое воображение.
Покинув картинную галерею, Шекспир, вероятно, вошел в другую — секретную, которая вела в кабинет Тайного совета, где волей Елизаветы определялась государственная политика. Рождественские каникулы не прерывали трудов Тайного совета; семеро из них уже встретились в тот день, отдав, среди прочего, распоряжение о теплой одежде для скудно экипированных английских войск — армии предстояло пережить суровую ирландскую зиму. Советники прервали работу ради вечернего развлечения и возобновили свое совещание следующим утром.
Дальше извилистый коридор уводил в покои Елизаветы — к ее опочивальне, библиотеке и комнатам, где она совершала туалет и обедала. Когда Елизавета надолго покидала дворец, они были открыты для посещения. Отзывы современников дают представление об их великолепии, выставленном на всеобщее обозрение. Несмотря на позолоченный потолок, в королевской опочивальне, оснащенной одним-единственным окном, царил полумрак. Немало внимания привлекала к себе диковинная купальня Елизаветы — в особенности тем, как «с устричных раковин и разного вида камней стекала вода». В покоях также находились органы и клавесины, на которых играла королева, и «многочисленные часы всевозможных размеров с самыми искусными механизмами». Разумеется, во дворце располагалась и баснословно дорогая изысканная гардеробная королевы, чрезвычайно интересная для такого актера, как Шекспир, — его труппа тратила большую часть своих денежных средств на пышные костюмы.
Шекспира заинтересовала и королевская библиотека, где хранились книги на греческом, итальянском, французском и английском языках, наряду с собственными сочинениями Елизаветы. Интерес к чтению не был показным: историк той эпохи Уильям Кемден сообщает, что Елизавета «читала или писала что-то каждый день». В 1598 году она «перевела на английский язык большую часть „De arte poetica“ Горация и небольшую книжку Плутарха „De curiositate“ (Елизавета записывала перевод собственноручно) — в то время как в Ирландии полыхало опасное восстание». Королева, упражнявшаяся в письме каждый день, вероятно, была разборчивым критиком и, возможно, симпатизировала драматургу, занимавшемуся тем же делом, что и она, больше, чем остальные.
По пути в зал, где сегодня вечером будет сыгран спектакль, Шекспир сначала проходил мимо Тайного кабинета (здесь размещалась знаменитая стенная роспись, изображавшая Генриха VII, Генриха VIII и их жен, Елизавету Йоркскую и Джейн Сеймур), а затем мимо просторной комнаты с высокими потолками. Это была святая святых — только самому близкому кругу Елизаветы, ее фаворитам, дозволялось заходить в Тайный кабинет, и разграничение между теми, кому разрешено, а кому нет, было предельно четким. Комнату с позолоченным потолком украшали также «картины, изображавшие победоносные сражения английских войск».
В 1600 году один иностранный путешественник записал, что Уайтхолл — «место, поражающее воображение», тем самым отразив общее впечатление от дворца. В известном смысле Уайтхолл напоминал другое не менее удивительное место елизаветинской Англии — публичный театр. Как и театры, он располагал сценой для показа спектаклей и закулисьем с его тайниками, не видимыми для зрителя, придававшими ему загадочность. При дворе, так же, как и в театрах, совершенно не заботились о жанровом единстве представлений. Посетители Уайтхолла записывали свои впечатления от его самых незабываемых экспонатов — «бюст Атиллы, предводителя гуннов», картина, на которой «слепец несет на своих плечах калеку», голландский натюрморт, группа портретов святых протестантской Реформации, заводные часы с изображением «эфиопа верхом на носороге», «родословное древо королей Англии», «огромное зеркало в шелковом чехле», портрет Юлия Цезаря (он, конечно же, привлек внимание Шекспира), портрет Лукреции (он тоже), «солнечные часы в форме обезьяны», вышитая карта Англии, «описание Нового Света на двух дощечках с картами тех же частей Нового Света в придачу» и перламутровый орган с надписью, на которой Елизавета, королева-девственница, названа «второй Марией» (ассоциация, несомненно раздражавшая пуритан). На других предметах также содержались девизы и надписи, включая такую: «Три обстоятельства уничтожили суверенность Рима — затаенная ненависть, неопытный Совет и корысть». Добрую часть предметов явно выставили с целью польстить Елизавете, например картину «Юнона, Афина Паллада и Венера вместе с королевой Елизаветой».
Шекспир, должно быть, ощущал, насколько, в конечном счете, Уайтхолл был полон противоборствующих тенденций, соперничающих между собой. Надписи, отсылавшие к Деве Марии, соседствовали с портретами реформаторов церкви. Изображения, будившие мечты о далеких странах, — такие, как эфиоп, оседлавший носорога — боролись за внимание посетителей с новыми картами и глобусом, свидетельствовавшими о процветании английской торговли и обогащении за счет колонизации. Солнечные часы делили кров с современными. Сокровища дворца лишь отдаленно напоминали богатства, хранящиеся в кунсткамере, или Кабинете редкостей, изобретении XVI века. Прародитель современного музея, Кабинет редкостей представлял собой комнату для демонстрации экзотических предметов. Самые диковинные из них, возможно, принадлежали в Лондоне Уолтеру Коупу, торговцу и авантюристу, члену Общества антикваров. Во время своего визита в Лондон в 1599-м Томас Платтер побывал в кабинете, «заставленном <…> странными иностранными предметами»: африканский оберег из зубов, побрякушка и колокольчик шута Генриха VIII, индейский каменный топор и каноэ, цепочка из зубов обезьяны, Мадонна из индийских перьев, хвост единорога, обувь всех стран мира. В другом антикварном кабинете, без названия, на Лондонском мосту, Платтер даже видел «огромного живого верблюда».
В отличие от беспорядочных собраний, выставлявших все необычное и способное изумлять публику, Уайтхолл в своем разнообразии отражал становление Англии — его коллекции, объективно говоря, запечатлели запутанную историю династической власти и политических интриг. Ни одна из комнат дворца не отражает этого в такой мере, как галерея щитов, — длинный зал с видом на Темзу, через который посетители, прибывшие по воде, шли во двор. Галерея была заставлена сотнями imprese — щитов с изображениями и изречениями на латыни.
Этот странный обычай возник при Елизавете, требовавшей от каждого рыцаря, принимавшего
