Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы - Екатерина Евгеньевна Дмитриева

л. 199: «как отставной гусарский полковник» (помета NB);

л. 199 об.: «Ярмарка в городе Тьфуславле» (помета NB);

л. 209 об.: «Притом я не способен к взяткам, и себе помешаю, и другим поврежу. Там уж у них и касты свои образовались» (отчеркнуто с пометой NB);

л. 213 об.: «…ничего уж не видать. Так все запуталось» (отчеркнуто);

л 214 об.: «Это не то что иной чиновник, которого все боятся, и от которого (так! – Е. Д.), а с вами, зная что вы просите на церковь, охотно разговорятся» (отчеркнуто с пометой NB);

л. 217 об.: «Раскольники там и всякие бродяги ~ против властей и порядков» (отчеркнуто);

л. 218 об.: «Чиновник не имеет возможности да и мужик-то с ним не будет откровен» (отчеркнуто);

л. 220 об.: «Как птицы слетаются на мертвечину» (помета NB);

л. 229 об.: «Промозглый, сырой чулан с запахом сапогов и онуч гарнизонных солдат ~ дряглая печь, сквозь щели которой только дымило, а тепла не давало» (отчеркнуто тремя вертикальными линиями с двумя пометами NB);

л. 233 об.: «А эти мерзавцы, которые по судам берут тысячи с казны, не богатых людей грабят последнюю копейку сдирают с того, у кого нет ничего!» (отчеркнуто двумя линиями с пометой NB);

л. 234: «Где справедливость небес?» (отчеркнуто)

л. 236 об.: «Благодетель! вы всё можете сделать. Не закон меня устрашит. ~ Он обнял ноги старика» (отчеркнуто);

л. 243–243 об.: «Самосвитов, эпикуреец, лихач, в плечах аршин ~ Но за неименьем военного поприща…» (отчеркнуто с пометой NB);

л. 243 об.: «…но высшее над собою начальство он считал чем-то в роде неприятельской батареи…» (отчеркнуто);

л. 244–244 об.: «Все станем работать за вас и ваши слуги. Тридцать тысяч на всех и ничего больше». ~ «Тридцать тысяч! Тут уже все вместе и нашим, и Генерал Губернаторским, и Секретарю» (отчеркнуто с пометой NB);

лл. 245 об.–249 об.: «А между тем завязалось дело размера беспредельнаго в судах ~ В это время доложили ему, что пришел откупщик. Пусть войдет, – сказал Князь. Старик взошел» (отчеркнуто двойной линией со множеством помет NB);

л. 249 об.: «Подлог завещания и еще какой!.. публичное наказание плетьми за этакое дело» (отчеркнуто и знак вопроса);

л. 250: «Бесчестнейшее дело, и к стыду замешались первые чиновники города, сам Губернатор. Он не должен быть там, где воры и бездельники, сказал Князь с жаром» (отчеркнуто с пометой NB);

л. 250: «Ведь Губернатор наследник…» (отчеркнуто с пометой NB);

л. 250 об.: «Ни одного чиновника нет у меня хорошего, все мерзавцы!» (отчеркнуто двумя линиями с двумя пометами NB);

лл. 251 об.–252: «Афанасий Васильевич! преступленье против коренных государственных законов, равное измене земле своей ~ Ведь участь постигла ровная и Дерпенникова и какого-нибудь Вороного-Дрянного, а ведь преступленья их неравны» (отчеркнуто с пометой NB);

л. 254 об.: «Да если позволите, ваше Сиятельство, так я поговорю и с Раскольниками. ~ стыдно в такое время думать о своей прибыли, когда умирают с голода. У меня есть…» (отчеркнуто с тремя пометами NB);

л. 257 об.: «Чичиков уже успел переговорить кое с кем из чиновников казусников. Он даже понял, что сюда вмешалось невидимое участие знатока юрисконсульта» (отчеркнуто);

л. 258 об.: «Наступят времена голода и бедность, как во всем народе, так и порознь во всяком» (отчеркнуто с пометой NB);

л. 261: «…начиная от губернатора до титулярного советника ~ всё не без волненья» (отчеркнуто двойной линией с пометой NB);

лл. 261 об.–266 об.: «– Уезжая в Петербург, я почел приличным повидаться с вами ~ уже нам всем темно представляется, и мы едва?» (отчеркнут весь финальный эпизод).

К. С. Станиславский, готовя свою знаменитую постановку «Мертвых душ» на сцене Московского Художественного театра (премьера состоялась в 1932 году), обратил внимание на несценичность образа Чичикова. «Самой неблагодарной ролью во всех переделках», говорил он, является роль Чичикова, формирующая «монотонный ритм», избежать которого можно «только через сквозное действие» [1091]. Решив построить сюжетную линию спектакля на последовательном развитии замысла Чичикова и повернув ее «в сторону чичиковской авантюры» [1092], режиссер призвал актеров «порыться в своих душах» и найти в себе зло, которое выплескивается при встрече персонажей с Чичиковым, сделав таким способом акцент не на Чичикове, а на других персонажах поэмы [1093].

Примечательно, что и задолго до Станиславского инсценировщики поэмы обращали внимание на «несценичность» Чичикова, каким он был выведен у Гоголя. Последнее они пытались компенсировать собственно драматургическими приемами. Так, уже самая первая инсценировка «Мертвых душ», сыгранная в Александринском театре в бенефис режиссера театра Н. И. Куликова, состояла из двух сцен – в первой гоголевские персонажи еще только говорили о Чичикове, сам же он появлялся лишь во второй сцене, ближе к концу спектакля [1094].

Первые читатели поэмы, а вместе с ними и литературные критики также увидели в Чичикове не столько характер, сколько проявитель тех характеров, которым суждено было появиться на страницах «Мертвых душ». Не имея собственной речевой характеристики (это особенно видно в первом томе), с Маниловым Чичиков говорит в стилистике Манилова, с Коробочкой – в ее стилистике, и т. д., выказывая высшую степень подстраиваемости под собеседника, которую можно было бы в ином случае назвать также и протеизмом. С. Т. Аксаков вспоминал, например, как на первую часть поэмы прореагировал М. П. Погодин:

Уже в наши времена изучение нарративного принципа «Мертвых душ» заставило Дональда Фангера (Fanger, Donald) вспомнить о знаменитом определении, которое дал жанру романа Стендаль: «зеркало, с которым прогуливаются вдоль дороги» (un miroir qu’on promène le long d`un chemin). В «Мертвых душах» таким зеркалом, утверждал он, является Чичиков, которого Гоголь прогуливает по большой дороге [1096].

В определенной степени можно сказать, что подобная трактовка немало отвечала и замыслу самого Гоголя. Во всяком случае, в «Авторской исповеди» мы читаем: