и целях. Нет, сам Сталин не дастся в эту ловушку, пускай называют его антисемитом. Это они будут марионетками, а не он, Иосиф Сталин. Он будет действовать их же руками, он будет лучшим другом их детей. Что надо сделать в первую очередь? Покончить с Рютиным. Окончательно реабилитировать того же Френкеля… Подготовить по спискам Кагановича другие реабилитации. Надо разворошить кусачий мужицкий улей, надо руками Ягоды завершить Волго-Балт и завершить другие грандиозные стройки. Мы построим социализм вопреки масонам и господину Шмакову [Белов 2002в: 205].
В эпилоге романа (и всей трилогии) появляется излюбленный прием обличителей евреев. Белов пишет о правительственном постановлении от 4 августа 1933 года о награждении наиболее отличившихся работников, инженеров и руководителей Беломорстроя. Среди награжденных из восьми человек было шесть евреев, в том числе Генрих Ягода (зам. председателя ОГПУ Союза ССР), Лазарь Коган (начальник Беломорстроя) и Матвей Берман (начальник Главного управления исправительно-трудовыми лагерями ОГПУ) [Белов 2002в: 303–305]. Никто не оспаривает одиозность этих выходцев из еврейского народа, но, разумеется, серьезным историкам претят такого рода нацистские аргументы о еврейско-большевистском заговоре. Более того, если бы хоть раз Белов и его соратники привели не только данные по процентной доле евреев в аппарате ЧК – ГПУ – НКВД, но и данные по уничтожению еврейской традиционной жизни и иудаизма в 1920-1930-е годы в СССР! Если бы хоть раз, в контексте разговора о коллективизации как антирусской и антиправославной государственной политике, Белов, Кожинов, Куняев и другие ультрапатриоты упомянули тотальный запрет на легальное еврейское образование, закрытые хедеры, иешивы и синагоги, арестованных и сосланных раввинов и меламедов [44]! Ждать от них даже видимости равновесия исторических оценок так же невозможно, как невозможно ждать от браконьеров любви к природе. Хотя Белов и его соратники выставляют себя хранителями русской народной памяти, эту народную память они не только сохраняли лишь в выбранной ими форме, но и уродовали исторической неправдой. А в постсоветское время Белов принялся насиловать память с такой же бесстыдностью, с какой это делалось в официальном советском историческом дискурсе.
В конце романа «Час шестый» Белов вопрошает, опять возвращаясь к мотиву оплетенного «жидомасонским заговором» Сталина:
Что стало с ярыми русскими и еврейскими якобинцами? Революция, подобно римскому богу Сатурну, долго пожирала кровных своих деток. Лузин, Шумилов, Ерохин были расстреляны в 1937 году. Фигура Сталина, пытавшегося освободить Москву от интернациональных сетей, еще не однажды возникнет на страницах хроникальных, научных и художественных произведений. Конечно, при условии, что России суждено выстоять в нынешней, не менее безжалостной схватке с Западом и Востоком [Белов 2002в: 306].
В полемическом обзоре русской деревенской прозы, опубликованном в 1999 году в «Новом мире», Ольга Славникова рассматривает соотношение между селективной памятью «деревенщиков» и исторической памятью о советском периоде. Особенно важной мне представляется мысль Славниковой о том, как упало качество русской деревенской прозы, – если судить по лучшим произведениям самих «деревенщиков», созданным и опубликованным в советских условиях в поздние 1960-е и 1970-е годы. Еврейский вопрос и антисемитизм занимают Славникову как отдельные симптомы упадка писателей-«деревенщиков». Славникова указывает на голую публицистичность Белова, которая особенно ощутима именно в структуре повествования и словесной текстуре его исторической трилогии:
И все-таки «Час шестой» <sic!> оставляет ощущение полупустого объема. <…> Чтобы понять, в чем проблема, нужно опять-таки обратиться к публицистике. В самом общем виде дело обстоит следующим образом: против России существует гигантский заговор врагов. В нем участвуют: международное еврейство; США и другие страны Запада; демократические политики во главе с Борисом Ельциным; демократические средства массовой информации… <…> Василий Белов и Валентин Распутин, а также многие их единомышленники верят в наличие заговора против России [Славникова 1999: 203–204].
Вернемся к высказанной ранее мысли о связи между интеллектуально-этическим падением и эстетическим безобразием, приведшим к упадку русской деревенской прозы в поздние 1970-е – ранние 1980-е годы. Виктор Астафьев, способный распознать политическую риторику нетерпимости у других гораздо лучше, чем у самого себя, верно почувствовал, что в постсоветское время Белов – романист и публицист – остается человеком советской коммунистической выправки:
Да уж что говорить об этом безумном отродье <т. е. о красно-коричневых и коммунистах Зюганова>, когда писатель, наделенный Богом большим и самобытным талантом, земляк Викулова товарищ Белов договорился и дописался до того, что призывает русских людей вешать «отступников» и вообще поступать с ними по-коммунистически. <…> Белов уже не может сдержать распирающей его злобы, пишет все хуже, все остервенелей и остервенелей. Большой талант попал в маленькую, ничтожную плоть… [Астафьев 1998, 13:315].
В заключение разговора об антисемитизме в творчестве Василия Белова обратимся к его городскому роману «Все впереди». Этот роман вышел в 1987 году, переломном в истории большой еврейской эмиграции из СССР [45]. Символично, что роман Белова выражает, кроме всего прочего, глубокую обеспокоенность ультрапатриотов отъездом евреев из СССР. Авторская позиция двойственна. С одной стороны, в романе очевидно желание видеть Россию без евреев. С другой – чувствуется боязнь отъезда евреев, будто с их отъездом исчезнет главный враг, главный козел отпущения [46]. Евреи уедут из России, а что же останется ультрапатриотам? Атмосфера романа пропитана странной фобией, боязнью того, что, эмигрируя, евреи вывозят фонд русской культуры, русские гены, русских женщин и детей.
Рассуждая о взаимодействии поэтики и политики у Белова, прежде всего в трилогии о коллективизации и в романе «Все впереди», критик Александр Журов (р. 1987), сформировавшийся уже в постсоветские годы, высказывает следующее наблюдение:
Там, где Белов отдается стихии крестьянской жизни, где ровно и последовательно идет за музыкой народной песни, – он всегда достигает художественной убедительности. Но как только он отдаляется от всего этого и начинает ориентироваться на сугубо личное – оценки, пристрастия, свою «моральную философию», – проваливается [Журов 2013].
С критиком можно согласиться лишь отчасти. В своей политической полемике, направленной прежде всего против евреев и еврейства, Белов-романист «ориентируется» не на свои «сугубо личные… оценки», а на общие места антисемитского дискурса, судя по всему, вычитанные откуда-то или услышанные им в разговорах с соратниками по партии – коммунистической партии и «русской партии». И даже в тех случаях, когда Белов ссылается на исторические факты, эти факты оказываются вырванными из сложного и многогранного исторического контекста советской истории.
Роман «Все впереди» представляет собой блеклую имитацию языка и стиля сразу нескольких советских «городских» писателей, прежде всего Юрия Трифонова, а также авторов, известных художественной прозой о деятелях науки, в особенности Вениамина Каверина, Даниила Гранина и Иосифа Герасимова. Еврейская эмиграция представлена в романе как одновременно
