как его литературное чутье опровергало «документы». Так, при работе над «Смертью Вазир-Мухтара» он узнал, что, согласно изысканиям историка А. П. Берже, Самсон-хан – солдат-дезертир русской армии, сделавшийся начальником персидской гвардии, отказался сражаться против русских во время Русско-персидской войны и потому уехал из Тавриза. Тынянову эта история показалась образцом националистической пропаганды. Он не стал использовать ее в романе и написал вместо этого о том, что Самсон сражался против русских вместе с целым батальоном дезертиров. И действительно, впоследствии ему удалось найти записку русского генерала, которая подтвердила эти догадки. Самсон-хан действительно покинул Тавриз, но только для встречи со своим командующим Аббасом-мирзой, а не для того, чтобы избежать участия в сражении [Тынянов 1983: 162–163].
Другой пример работы тыняновской интуиции – история слуги Грибоедова, А. Д. Грибова. Этот человек, сын кормилицы, выступает как своего рода двойник или «дополнение» Грибоедова, как его называет Тынянов. Писатель признается, что не придавал значения сходству фамилий двух героев. Но позднее он догадался, что Грибов был сводным братом Грибоедова (что по-прежнему нельзя было подтвердить документально), и эта догадка как нельзя лучше подошла к его рассказу, как будто он бессознательно уже вписал эту мысль в роман с самого начала [Тынянов 1983: 164–165].
Таким образом, в нескольких случаях интуиция Тынянова оказывалась «пророческой». Однако этот пророк был прогрессивным: вместо романтического и мистического образа поэта-пророка XIX века в рациональном, научном XX веке возникает представление о пророке, сочетающем интуицию с научно обоснованным методом, порожденным историческими данными. В «Смерти Вазир-Мухтара» Тынянов выступал как своего рода советский ученый-пророк, задачей которого было воссоздание человека с помощью «научного романа».
Некоторых читателей поражала эта сторона тыняновского дара. Так, один из них восклицал: «Порою он отвергал, вынужден был отвергнуть, казалось бы, бесспорный документ и – странное дело! – оказывался прав, отвергая бесспорное» [Антокольский 1983:253]. Однако, несмотря на то что здоровый скептицизм по отношению к историческим документам помогал Тынянову в написании прозы, пророком его все же назвать трудно. Его прозрения представляли собой «обоснованные догадки» историка, основанные на критике источников и понимании человеческой природы, проверяемые в лаборатории «научные гипотезы» исследователя, за спиной которого было уже множество опытов и экспериментов. Тынянов определял свой главный метод – «писательскую интуицию» – таким образом: «Если вы вошли в жизнь вашего героя, вашего человека, вы можете иногда о многом догадаться сами» [Тынянов 1983: 163].
Автореференциальность в «Смерти Вазир-Мухтара»
Тынянов выбирал темы для своих биографических романов, близкие его собственным исследовательским интересам. Он был специалистом в области литературы первой трети XIX века и всю жизнь много занимался поэтами пушкинской поры, в особенности Кюхельбекером, Грибоедовым и самим Пушкиным. Однако важной чертой «Смерти Вазир-Мухтара» оказывается пересечение этих интересов с темами и проблемами современности. Наряду с эпохой, которой Тынянов интересовался профессионально, он запечатлевал и собственную. В конце 1920-х годов темы предательства революционных идеалов и сотрудничества с механистичным государством оказались как нельзя более актуальными. После исчезновения литературы предреволюционных лет и быстрых изменений в политическом устройстве страны не только Тынянов искал в прошлом ответы на сложные современные вопросы. Как писала Гинзбург,
историзм, разумеется, не личное свойство Тынянова. Тынянов – человек, творчески сложившийся после революции. Он вобрал в себя страстное желание эпохи разобраться в прошлом через настоящее, в настоящем через прошлое. Историзм был воздухом 20-х годов [Гинзбург 1966: 90].
Этот «историзм», возможно, наилучшим образом объясняет поиск Тыняновым тех формул, которые помогали осмыслять мир; Тынянов обращался к прошлому, к истории, к собственной прозе, но не забывал о настоящем, а затем привносил историческое прошлое в это настоящее.
Как это обычно бывает у романистов, Тынянов изучал собственное время в поисках материала, с помощью которого можно будет построить исторический роман. Есть свидетельства того, что Тынянов придавал некоторым персонажам отдельные черты и манеру поведения своих современников [15] и что у него самого было много общего с главным героем [16]. «Смерть Вазир-Мухтара» представляет собой если не автобиографический, то несомненно автореференциальный роман.
И Тынянов, и Грибоедов были вынуждены из-за политического давления обратиться к другим профессиональным занятиям: Грибоедов после подавления восстания декабристов не смог дальше писать стихи и принялся сочинять проект переустройства Кавказа, давая выход своей творческой фантазии, а Тынянова экономические и политические причины заставили прекратить формалистские литературоведческие штудии и заняться беллетристикой.
В профессиональной карьере автор и его герой шли противоположными путями: Грибоедов оставил поэзию для более практической и конкретной деятельности на государственной службе; Тынянов отошел от своей литературоведческой работы (характеризующейся научной точностью) к более зависимой от интуиции и воображения области художественной литературы. Но во многих других отношениях они были похожи. Оба не отличались хорошим здоровьем и рано умерли. Оба принадлежали к числу тех, кого Тынянов в предисловии к «Смерти Вазир-Мухтара» называл «превращаемыми»: несмотря на рано проявившиеся оппозиционные настроения по отношению к государственной политике, они оба пользовались привилегиями от государства. В то время как декабристы из близкого окружения Грибоедова были казнены или томились в тюрьме, он получил чин статского советника, орден Святой Анны второй степени и четыре тысячи червонцев за свои усилия по заключению Туркманчайского мирного договора, был назначен посланником в Персию. Тынянов в то время, когда его коллег-писателей арестовывали и ссылали, принимал множество даров от советского правительства: он получил членский билет номер один Союза советских писателей (1934) и новую квартиру (1936–1937); кроме того, в 1928 году он совершил поездки за границу, в Берлин и Прагу, и в 1936 году – в Париж на лечение. Наибольшее сходство между ним и Грибоедовым для самого Тынянова заключалось в том, что они оба были вынуждены оставить свои «революционные» идеалы, чтобы выжить в новом государстве. Тынянов, вероятно, воспринимал свои привилегии как результат предательства и оттого заставил своего Грибоедова испытывать сходные чувства.
В прологе романа тыняновский рассказчик выступает от первого лица и прямо отождествляет себя с Грибоедовым. Он пишет, что в крови всегда бродит время, и у каждого периода есть свой вид брожения: Пушкин был винным брожением, а Грибоедов – уксусным. «В этот день я отодвинул рукой запах духов и отбросов. Старый азиатский уксус лежит в моих венах, и кровь пробирается медленно, как бы сквозь пустоты разоренных империй» [Тынянов 1985: 9] [17]. Рассказчик со струящейся по жилам грибоедовской, уксусной кровью подчеркивает сходство между собой и героем. Правда, это единственный случай употребления рассказчиком первого лица в романе, но то, что это сказано именно в прологе, подчеркивает сходство между Тыняновым и Грибоедовым.
Как и
