приписан «неизменный беспредельный героизм» [Санд 1960: 341] – очевидно, потому, что в 1960 году в Советском Союзе республиканец не мог быть ни «неисправимым», ни тем более «диким».
Это можно сравнить с российской ситуацией, описанной Ю. М. Лотманом в статье «Декабрист в повседневной жизни»: то, что сами декабристы определяли как речевое поведение «спартанское» или «римское», со стороны казалось «подчеркнутой несветскостью и бестактностью» [Лотман 2001: 335].
С. Н. Зенкин предпочитает другой перевод этого неологизма и передает выражение «les Jeunes France» как «младофранки» [см.: Готье 2022].
В комедии Мольера «Дон Жуан» (д. 4, сц. 3) Дон Жуан осыпает своего поставщика г-на Диманша, которому задолжал очень много денег, комплиментами и любезностями и выпроваживает его, так ничего и не заплатив.
Речь идет о процессе создания новой, имперской знати при Наполеоне; в это время были учреждены придворные должности, восстановлены наследственные титулы, а при дворе все занялись разысканиями относительно версальского этикета в царствование Людовика XIV.
Мне не удалось найти других упоминаний этого обычая; по всей вероятности, Делеклюз, сам при дворе не бывавший, придал столь утрированную форму тому в самом деле чрезвычайно сложному придворному ритуалу обращения со шляпой при совершении реверанса, который описан в специальных руководствах; см., например: [Encyclopédie 1786: 422].
Карманьолой еще до Революции 1789 года называлась короткая куртка, которую носили люди из простонародья; после того как в 1792 году, после низложения во Франции королевской власти, была сочинена песня «Карманьола», полная нападок на Людовика XVI и Марию-Антуанетту, куртки-карманьолы стали таким же атрибутом революционеров, как и длинные штаны санкюлотов (противопоставленные кюлотам – коротким штанам аристократов).
«Страшный суд над королями» – пьеса, жанр которой ее автор, атеист и революционер Сильвен Марешаль, обозначил как «пророчество в одном акте», – была сыграна в парижском театре Республики в октябре 1793 года, сразу после казни королевы Марии-Антуанетты. В ней «благородные санкюлоты» всех европейских стран приговаривают своих монархов к пожизненной ссылке на необитаемый остров и исполняют этот приговор.
Героиня этого водевиля Ж.‐Н. Буйи и Ж. Пена, разбогатевшая савоярка, прежде зарабатывавшая игрой на виоле, влюбляется в бедного художника Эдуарда и готова поделиться с ним частью своего состояния; между тем под видом бедного художника (а не обойщика, как пишет Делеклюз) за Фаншон ухаживает богатый и знатный полковник Франкарвиль; их финальное соединение призвано символизировать примирение разных сословий. Фаншон, как и другой персонаж пьесы, аббат Латеньян, имели реальных прототипов. Прозвище «Фаншон, мастерица играть на виоле» носила Франсуаза Шемен (1737–1780), дочь савояров, выступавших на парижских улицах, и сама музыкантша, а аббат Латеньян (1697–1779) был известен как сочинитель галантных песенок и любитель спиртного.
Репертуар театра «Драматическая гимназия», открытого в 1820 году на бульваре Благой Вести (первоначально – для студентов Королевской школы музыки и декламации), представлял собой «золотую середину» между высоким классическим репертуаром «Комеди Франсез» и водевилями для простонародья, шедшими в маленьких театрах на бульваре Тампля. Здесь шли комедии и водевили новейшего сочинения (прежде всего Эжена Скриба), рассчитанные на образованную светскую публику, которая тем более ценила этот театр, что ему покровительствовала герцогиня Беррийская, невестка короля Карла Х, благодаря чему театр с сентября 1824 года официально назывался Театром Ее Королевского Высочества.
Курить посередине гостиной было в высшей степени неучтиво по отношению к дамам; если в XVIII веке в «хорошем обществе» табак вообще не курили, а нюхали, то в XIX веке мужчины после обеда удалялись для курения в специально отведенную для этого комнату; курить им было позволено в специальных мужских заведениях: клубах и кабачках (estaminets) и в некоторых кафе, где это происходило в присутствии дам, которые, впрочем, вовсе не всегда были этим довольны. Кроме того, в Париже в 1830‐е годы было разрешено курить на улицах, что вызывало удивление иностранцев (П. А. Вяземский в письме к родным от 3 сентября 1838 года специально подчеркивает «замечательную вольность здешней конституционной жизни»: «кури где хочешь» [Вяземский 1937: 128]) и неприятие французских дам, о чем свидетельствует иронический пассаж Дельфины де Жирарден о губительном воздействии, которое оказывали на парижскую атмосферу «те две сотни курильщиков, что прогуливаются по бульвару Итальянцев»: «Сигарный дух в этом элегантном квартале так силен, что самые пьянящие ароматы здесь немедленно обращаются в запах табака. Молодая женщина полагает, что держит в руках букет роз… она заблуждается: не пройдет и минуты, как она убедится, что ее тонкие пальцы сжимают коробку сигар. <…> Ее прекрасные кудри, кружевной капот, легкий шарф и переливающаяся тысячью цветов шаль – все это в одно мгновение пропитывается прелестным ароматом казармы» [Жирарден 2009: 264]. Республиканские убеждения и пристрастие к табаку в самом деле часто сочетались; ср., например, нарисованный историком республиканизма портрет лидера республиканской молодежи начала 1830‐х годов Годфруа Кавеньяка, который «с сигарой во рту, неизменно в облаке дыма, отпускал порой отрывистым тоном реплики живые и резкие» [Weill 1899: 336].
Под мариводажем (от фамилии прозаика и драматурга Пьера Карле де Шамблена де Мариво, 1688–1763) подразумевался изощренный анализ чувств, а порой – излишняя манерность в описаниях; именно в этом – негативном – смысле употребляет этот термин Делеклюз.
В эти два дня манифестация в связи с похоронами республиканца генерала Ламарка переросла в народное восстание, которое было жестоко подавлено властями; в течение месяца после этого Париж находился на военном положении.
Делеклюз посвятил другой очерк, написанный им для «Книги Ста и одного» и напечатанный в пятом томе, тому, что он назвал «варварством нашего времени»; в первую очередь он называет варварством заботу о полезном в ущерб прекрасному, но к варварству причисляет также и забвение классического искусства. Увлечение средневековым искусством в самом деле было одним из основных компонентов романтической культуры во Франции, однако причиной интереса к нему была, конечно, не скука, а желание расширить узкие рамки того, что считалось достойным изображения, пополнить репертуар тем и образов. Впрочем, скука, которую навевали некоторые поэмы и трагедии «классиков» начала XIX века, пожалуй, тоже играла немаловажную роль.
