бретонской архитектуры семнадцатого века, оштукатуренный фасад которого громоздился среди очаровательных домиков в колониальном стиле на древнем холме прямо возле самой изумительной георгианской церкви Америки» (СС 184; ЗК 78).
Этот отрывок комичен сразу в двух аспектах. Первый касается «внутренней» шутки Лавкрафта — привычки вписывать повседневные пейзажи его родного города Провиденса в рассказы о космических ужасах. Это характерно не только для «Зова Ктулху», но и для «Случая Чарльза Декстера Варда» и «Скитальца тьмы». В отрывке выше нам предлагают взглянуть на повседневные элементы географии Провиденса вроде Томас-стрит как на серию литературных событий. Через несколько домов выше по холму от Флер-де-Лиз-Билдинг расположен Клуб искусств Провиденса, действующий по сей день (2011 год) [73]. Это степенное, отчасти скучное и буржуазное на вид сооружение, что однако не мешает Лавкрафту подать его как силу, с которой следует считаться: «Уилкокс, не по годам развитый юноша, известный своим талантом и крайними чудачествами... Даже Клуб искусств Провиденса, стремящийся сохранять свою консервативность, полагал его почти безнадежным» (СС 184; ЗК 58). Хотя побывать в Провиденсе и прогуляться по местам из лавкрафтовских историй просто приятно, невозможно избежать комического эффекта, увидев своими глазами, насколько безобидно выглядит большинство этих мест в реальности.
Но еще интереснее здесь более очевидная шутка, когда лавкрафтовский рассказчик прерывает повествование о поразительных и ужасающих событиях, чтобы пожаловаться на архитектурные недостатки места жительства Уилкокса. Действительно, многие критики сочли бы Флер-де-Лиз-Билдинг довольно безвкусным. Оно плохо сочетается с нависающей над ним баптистской церковью на противоположной стороне улицы («самой изумительной георгианской церковью Америки»), но каким-то образом сцена не вызывает желания раздраженно отмахнуться от рассказчика. Более того, рассказчик не просто передает свой гнев нам. Он не просто говорит: «Уилкокс жил в Флер-де-Лиз-Билдинг. По-моему, стилистически это здание отвратительно и портит всю улицу». Напротив, он говорит тоном опытного, хоть и запальчивого архитектурного критика, пока мир вокруг него подвергается невиданной прежде угрозе, исходящей от космического монстра, пробуждающегося в Тихом океане. Столкновение викторианского, бретонского и георгианского стилей оказывается в центре внимания, и использование штукатурки на фасаде осуждается как оскорбление, нанесенное колониальным домикам на холме.
9. Неправильная геометрия
«О своих снах он рассказывал в необычной поэтической манере, благодаря чему я с ужасающей живостью узрел сырой циклопический город из скользкого зеленоватого камня — сама геометрия в котором, как с недоумением заметил скульптор, была совершенно неправильной...» (СС 185; ЗК 79 — пер. изм.).
Буквалист может испортить этот пассаж так: «Уилкоксу снились гигантские неевклидовы города из скользкого зеленого камня». Единственное, что портит этот альтернативный вариант — слово «неевклидовы». Какой бы странной ни казалась неевклидова геометрия по сравнению с обыденным миром, она уже давно стала известной величиной. По ней читаются университетские курсы, изданы классические учебники, с которыми сообразительный неспециалист сможет разобраться за пару выходных. Лобачевский и Риман, возможно, еще не стали именами, хорошо знакомыми широкой публике, но все же они достаточно известны, чтобы революционность их открытий осталась в прошлом, учитывая, что теперь передовых математиков интересуют куда более странные геометрии.
Мы не можем сказать, что лавкрафтовские города неевклидовые, так же как мы не можем сказать, что Ктулху есть пучок знакомых нам идей осьминога, дракона и человека. Идол Ктулху характеризуется не только непредвиденным смешением реальных и воображаемых форм жизни, но и глубинным «духом» и «общим впечатлением». Аналогично архитектура, встречающаяся в текстах Лавкрафта, не может быть описана как просто неевклидова. Она «совершенно неправильная». Задача философии — извлечь на свет скрытые фоновые условия всех зримо доступных сущностей, так же как функция риторики — использовать этот фон для убеждения слушателей, на что не была бы способна буквалистская аргументация. Нет ничего более лавкрафтианского, чем его постоянно повторяющиеся неявные атаки на предположения о нормальном трехмерном пространстве и взаимоотношениях внутри него, которые студенты заучивают со времен Древней Греции. Поэтому самое угрожающее — это идея о том, что предполагаемые пространственные контуры, на которых основана вся человеческая мысль и действия, «совершенно неправильны».
Но в отрывке выше не просто утверждается неправильность лавкрафтианской геометрии. Нас подталкивают принять такую геометрию с помощью трех дополнительных украшений. Во-первых, говорится, что в том, как Уилкокс описывает город, есть нечто «необычно поэтическое» — нам как будто бы сообщается, что рассказчик разделяет наши сомнения в реальности города, и тем самым ему придается большее правдоподобие. Мы видели, насколько это важно для Лавкрафта, в эссе «Некоторые замечания о межпланетной фантастике». Большинство научно-фантастических произведений не работают потому, что они просто заявляют некую невиданную реальность, не показывая никакого шока или недоверия со стороны тех, кто имеет с ней дело. Во-вторых, рассказчик сообщает нам, что Уилкокс описывал свои видения странной геометрии так, что сам рассказчик наблюдал их с «ужасающей живостью» (terrible vividness) — пустое означающее, которое Эдмунд Уилсон счел бы нарушением правил хорошей прозы, но которое более действенно, чем любой конкретный список ужасающе наглядных (vivid) вещей. И в-третьих, Лавкрафт удерживает странность описания Уилкокса фразой «с недоумением заметил», указывая, что результат остался проблематичным для рассказчика. Таким образом, рассказчик сохраняет ощутимый разрыв между городом из кошмаров Уилкокса и любой другой принадлежащей нормальному человеческому опыту вещью.
10. Довольно известный специалист по минералогии
«[Я] находился в гостях у одного своего друга-ученого из Патерсона, штат Нью-Джерси, куратора местного музея и довольно известного специалиста по минералогии» (СС 187; ЗК 82).
Этот пассаж по своей интонации почти всецело комичен и представляет рассказчика как человека «худшего», чем мы. Рассказчик не хуже интеллектуально, ведь он проводит свое свободное время, общаясь с коллегами-учеными — более серьезное развлечение на выходные, чем удается найти большинству людей. Но все же он хуже в том смысле, в каком хуже нас надоевшая фигура рассеянного профессора. Мы можем восхищаться научными достижениями рассказчика и склоняться перед его интеллектом, который, возможно, и превосходит наш. Но все же мы чувствуем себя более человечными, чем он, — более гибкими, более способными активно работать с интеллектуальными материями и верно угадывать их местоположение в иерархии и общей экономии вещей. Напротив, рассказчик полностью поглощен своими интеллектуальными увлечениями и всецело отдается погоне за ними. Категория «довольно известный специалист по минералогии» не смешна сама по себе, ведь такие люди действительно существуют. Но все же мы обычно не упоминаем их мимоходом как принадлежащих к кругу наших друзей. Также мы обычно не представляем себе подобного человека в качестве куратора местного музея в таком городке, как Патерсон, штат Нью-Джерси. Выбор места совершенно произволен, и Лавкрафт наверняка посмеивался,
