роду, Алексеем Беляевым, которого поселили в доме как учителя десятилетнего сына Ислаевых, Коли? Разумеется, Наталья должна в него влюбиться. А он, разумеется, не ответит ей взаимностью. Или все же ответит? В этом состоит основная драма этой комедии. Естественно, Наталье нужна соперница: семнадцатилетняя Вера, воспитанница Ислаевых, сирота, которую они приютили. Она настолько приближается к брачному возрасту, что вот-вот должно последовать предложение от Большинцова (сорок восемь лет) – соседа и друга семейного доктора Шпигельского (сорок лет). (Тургенев на самом деле указывает возраст каждого действующего лица. Это страшно раздражает, но очень полезно для кастинг-директора.)
В эту адскую смесь добавляется все больше историй неразделенной любви, так что ближе к концу получается какая-то карусель из людей, сохнущих по другим людям, которые смотрят в противоположном направлении. Ислаев и Ракитин любят Наталью. Она их не любит. Наталья и Вера любят Беляева. Он, кажется, ни одну из них не любит. Большинцов любит Веру. Она его не любит. Даже слуги, в шекспировском стиле, не остаются в стороне: немец-гувернер заглядывается на горничную Катю, которой он не особенно нравится.
Чтение этой пьесы очень мне помогло – я смогла увидеть комедию в собственной ситуации. Ужасно, когда ты безумно любишь человека, а он разве что в принципе не возражает против твоего присутствия. Пожалуй, даже хуже этого ситуация, когда этот человек решает поддерживать с тобой отношения (как, судя по всему, решил Дар Господень, сын Дара Господня), но как-то нехотя. Было бы более гуманно сразу сказать «нет». Я понимала всю неприемлемость и трагичность того, что мой идеальный бойфренд стал таковым почти не по своей воле. Но где-то в глубине души я отдавала себе отчет в том, что все это довольно смешно. Сложно сказать, кто из нас двоих был более смешон: я, влюбленная в мужчину, которому было на меня наплевать, или он, тративший время на подругу-англичанку, которая не особенно ему нравилась и часто носила аранский свитер [48], связанный ей бабушкой из Северной Ирландии, – свитер был ей сильно велик, но она думала, что похожа в нем на Дебби Харри [49]. (На самом деле я была в нем похожа на бомжа. Теперь вы понимаете, почему я не смогла возбудить страсть Дара Господня, сына Дара Господня.)
Тургенев умеет показать весь ужас и всю комичность этой ситуации как никто другой. В «Месяце в деревне» есть что-то почти шекспировское: все эти люди, бегающие друг за другом по березовой роще, вздыхающие друг о друге и не получающие того, что хотят. В центре повествования, однако, Ракитин. Тургенев признавал, что этот персонаж списан с него. В пьесе мало описаний облика Ракитина, но легко себе представить, как он смотрит на Наталью большими круглыми глазами, как щенок, и ведет себя как одуревший от чувств подросток. (Надень на него аранский свитер не по размеру – и получилась бы я.) Почти во всех сценах он присутствует вместе с Натальей, так что мы видим его в основном именно в таком состоянии, как будто никаким другим он быть в принципе не умеет. Быть жертвой неразделенной любви – это и характеризует его как личность. В тех сценах, где Наталья не присутствует, он ведет себя и разговаривает как более-менее нормальный, разумный человек. Вот в чем заключается самопародия Тургенева: он знает, что любовь, и особенно любовь неразделенная, делает из всех нас дураков. И он прекрасно знает, каково это – быть таким дураком.
Читая пьесу, я поняла, что неразделенная любовь Ракитина доведена до такого абсурда, что может служить идеальным аргументом против попадания в такое положение в принципе. «Погодите! – возбужденно говорит Ракитин своему сопернику Беляеву в последнем действии. – Вы узнаете, что значит принадлежать юбке, что значит быть порабощенным, зараженным – и как постыдно и томительно это рабство!.. Вы узнаете наконец, какие пустячки покупаются такою дорогою ценою…» Конечно, нельзя забывать, что это комедия. И посмеяться над положением Ракитина вполне нормально. Но здесь чувствуется и горечь. Не обращается ли к нам сам Тургенев? Не это ли он чувствовал всю свою жизнь, связавшись с Виардо? Если он выписал Ракитина как пародию на самого себя или чтобы убедить себя измениться, у него ничего не получилось. Он написал эту пьесу всего через несколько лет после знакомства с Виардо. Ему предстояло прожить так еще три десятилетия.
Читатель, впрочем, знает правду, будь то о Тургеневе или о Ракитине. Никакая таинственная сила не привязывала их ни к какой юбке. Нет. Они сами себя к ней привязали. И им это нравится. Поняв это, я даже покраснела. Я тоже любила мужчину, который не особенно меня любил. Это было безопасно. Я понимала, где я. Никаких неприятных сюрпризов случиться не могло. Для меня настал один из тех моментов, когда чувствуешь, что писатель заглянул прямо тебе в душу. В твою глупую, саморазрушительную, шерстяную аранскую душу.
Один из самых удивительных фактов о Тургеневе заключается в том, как долго он пребывал в этом состоянии влюбленного дурака. Думаю, ему это просто нравилось. В этом по большому счету заключалась его сущность, и он, кажется, сумел найти способ контролировать эту ситуацию, в которой он любил женщину, не любившую его и не планирующую уходить от мужа. Возможно, ему нравилась предсказуемость. В неразделенной любви есть один парадокс (и я достаточно хорошо знаю себя, чтобы утверждать, что для меня это точно так): хотя в теории она причиняет тебе боль, она в то же время защищает тебя от боли. Когда ты влюбляешься в кого-то, а этот человек влюбляется в тебя, всегда есть вероятность разочарования и крушения иллюзий. Всегда есть риск расставания. С неразделенной любовью это вообще не проблема: тебя отвергли еще до того, как что-то началось. Неразделенная любовь, когда ты ее для себя открываешь, – это в конечном счете проявление мазохизма. Возможно, даже проявление страха перед близостью. Если ты не боишься близости, почему бы не полюбить кого-нибудь, кто сможет полюбить тебя в ответ? Гораздо проще быть безумно влюбленной в человека, с которым у вас точно никогда ничего не получится.
Гораздо позже я выяснила, что мне не стоило так сразу отождествлять себя с Тургеневым. Жалеть его особенно не за что. Хотя он безумно любил свою эпизодическую пассию, которая не собиралась ради него отказываться от другой своей жизни, это не мешало его параллельным связям со многими другими женщинами. Совсем не мешало. Как пишет в своей биографии [50] Ярмолински, Тургенев считал, что ему лучше пишется, «когда страница согрета пламенем
