защищаю его, а объясняю его и стремился иногда вразумить тех, кои клепают на него – небылицу! <…> К Сверб[еевой] и к Львовой, оттуда опять к Сверб[еевой]. Там огорчился словами: «Лежачего не бьют» и уехал оскорбленный. И я неправ, обвиняя строго Чад[аева], но я
мыслил вслух при тех, кои сами обвиняли его. При других говорю иначе: см. похвалу Новос[ильцева] (№ 316. Л. 59).
Запись от 8 ноября:
У Чадаева просидел с час, объяснился с ним, за что был сердит и теперь сердит на него [152]. Он потерял голову: вот и все, когда был у гр[афа] Стр[оганова]. Но и Стр[оганов]у охота пересказывать слова пораженного приговором сумасшествия! (Там же).
9 ноября Тургенев пишет Вяземскому:
Вчера <…> был я у Чаадаева и нашел его довольно твердым, хотя образ наказания и сильно поразил и возмутил душу его. <…> Он уже давно своих мнений сам не имеет и изменил их существенно, и я это заметил во многом и удивился появлению письма, столь обильного бреднями. Но чего же опасаться, если все, особливо приятели его, так сильно восстали на него? [ОА: 3, 354].
Запись от 10 ноября:
Писал <…> к Барат[ынскому] об ответе на Ч[адаева] для Вяз[емского] (№ 316. Л. 59 об.).
О том, что Баратынский пишет возражение на ФП-1, см. пояснение к записи от 24 октября. Тогда еще не было известно о запрете любых печатных откликов на публикацию в «Телескопе» (см. пояснения к записям от 27 и 29 октября), однако теперь возобновление этой темы выглядит необъяснимым. Между тем в письме от 11 ноября Тургенев входит в подробности:
Вот что пишет ко мне Баратынский, коему напоминал твое поручение: «Возражение мое далеко не приведено в порядок, а теперь, посреди разных положительных забот, вы можете себе представить, как мне трудно за него приняться. При первом досуге приложу к нему последнюю руку и попрошу нас доставить его князю Вяземскому» [ОА: 3, 356–357] [153].
«Возражение» Баратынского закончено не было; черновики начатого сочинения не сохранились.
Накануне отъезда Тургенева из Москвы его визиты к опальному приятелю учащаются.
Запись от 12 ноября:
К Чад[аеву]. Нашел его пишущим письмо ко мне, которое взял от него; начал с усмешкой говорить о моей филантропии. Дал ему почувствовать, что я не трусил за себя, а боялся за других, хотя опасения мои и основательны [154]. От него к Г[рафу] Строг[анову] – не застал (№ 316. Л. 60).
Запись от 15 ноября:
К Чад[аеву]. Сегодня я очень был им доволен и прощаю ему – второе напоминание о таланте [155] (Там же).
Запись от 17 ноября:
Был у Чадаева и встретил на улице выезжавшего от него обер-полиц[мейстера]. Подумал минуту: ехать ли к нему, но устыдился самого себя и, чувствуя гордо совершенную чистоту мою и моего поведения, – поехал к Чад[аеву]. Догадался, что и обо мне должно быть дело или что имя мое замешано. Advienne que pourra! (Будь что будет! (фр.). – В. М., А. О.) (Там же).
Запись от 19 ноября:
Обед у К[нязя] Голиц[ына]. О Чад[аеве] и обо мне (Там же. Л. 61).
Московский военный генерал-губернатор, давний знакомец Тургенева, был известен как своим благодушием, так и умелой защитой вверенного ему города от излишней опеки столичных властей. По всей вероятности, Тургенев выразил надежду, что князь Голицын использует свое влияние для того, чтобы предписанная «забота» о здоровье Чаадаева не отягощала его состояние. Из этой передряги Чаадаев вышел довольно скоро: следствием регулярных сообщений князя Голицына графу Бенкендорфу явилось решение Николая I от 28 июня 1837 года прекратить лечение автора ФП-1. Впрочем, административная волокита тянулась до 11 ноября [Чаадаев 2010: 891–892], когда, по выражению Вяземского, «пульс Чаадаева» был «уволен от щупания» (№ 4715. Л. 80).
Выехав из Москвы 21 ноября, Тургенев прибыл в Петербург 25 ноября (см.: № 316. Л. 61). Записи из его дневника, фиксирующие столичные пререкания о Чаадаеве, см. в: [Щеголев 1999: 253–278].
В дальнейшем отношения Александра Тургенева и Петра Чаадаева отнюдь не потеряли своего напряжения. Схождения и размолвки двух старинных друзей в 1837–1845 годах выводят к важным, но остающимся до сих пор в тени страницам русской интеллектуальной истории.
ОПЯТЬ О ПРАВОСУДИИ И МИЛОСТИ
ЕЩЕ ОДИН ВОЗМОЖНЫЙ ИСТОЧНИК ФИНАЛА «КАПИТАНСКОЙ ДОЧКИ»
В библиотеке Пушкина под № 880 по каталогу Модзалевского хранится книга под витиеватым заглавием:
Исторический словарь анекдотов о любви, содержащий множество любопытных и трогательных происшествий, приключившихся от силы, причуд, ярости и порывов этой страсти, подробное описание тех переворотов, которые произвела она в семьях и государствах, преступлений, которых сделалась она причиною, сцен трагических, смешных и пагубных, которые разыгрались из‐за нее во всех странах от сотворения мира до наших дней. Издание второе, пересмотренное, исправленное и дополненное автором. Париж: у всех книгопродавцев, 1832 [156] [Модзалевский 1910: 224].
Впервые этот словарь вышел в двух томах в 1788 году под названием «Карманный словарь, содержащий исторические анекдоты о любви от сотворения мира» [157]; второе издание, уже в пяти томах, появилось в 1811 году под тем же заглавием (только с исключением слова «карманный»), но с указанием на то, что это «издание второе, пересмотренное, исправленное и дополненное автором» (вице-председателем суда первой инстанции в городе Труа по фамилии Муше). Что же касается издания 1832 года, то оно просто воспроизводит издание 1811-го, но с чуть измененной формулировкой заглавия: не «Словарь, содержащий исторические анекдоты о любви», а «Исторический словарь анекдотов о любви». В обоих изданиях – и 1811, и 1832 года – в третьем томе на страницах 448–449 напечатан следующий исторический анекдот (отсутствующий в первом издании 1788 года):
МАРГАРИТА ЛАМБРЕН, шотландка, заслужила место в этом словаре отвагой, с какой решилась отомстить за смерть своего супруга [158]. Сей супруг, всецело достойный ее любви, верно служил злополучной Марии Стюарт, королеве Шотландии, осыпавшей его своими благодеяниями. Трагическая гибель этой государыни сделала на него впечатление столь сильное, что он умер от горя. Маргарита Ламбрен, его вдова, сочла, что одними слезами не докажет своей безмерной скорби, и решилась посвятить жизнь, ставшую ей в тягость, отмщению за потерю разом и супруга, и королевы. Надев мужское платье, вооружилась она двумя пистолетами; из одного располагала убить Елизавету, королеву Англии, отправившую на эшафот Марию Стюарт,
