тогда, чего просила, не знаю; ничего мне не надобно, всего у меня было довольно. А какие сны мне снились, Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по воздуху.
К образам естественных людей писатели обращались и в эпоху модернизма. Показательный пример – новелла А. М. Горького «Старуха Изергиль» (1894), в которой герой-рассказчик, явный выходец из цивилизованной среды, сравнивается с молдаванами, сборщиками винограда, а вывод – явно не в пользу рассказчика – делает Изергиль:
Они шли, пели и смеялись; мужчины – бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки – веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее. <…>
– У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны… Боятся тебя наши девушки… А ведь ты молодой и сильный…
– тип героя в романтизме, получивший название уже в следующую эпоху, реалистическую, вместе с повестью Тургенева «Дневник лишнего человека» (1850) и его же романом «Рудин» (1855).
Герой такого типа места себе в социуме не находил, хотя был в высшей степени одаренным, образованным.
Как «лишнего» определил своего героя Пушкин в черновиках к «Евгению Онегину», но в окончательный текст определение не вошло, хотя остался смысловой вариант: «Но это кто в толпе избранной // Стоит безмолвный и туманный? // Для всех он кажется чужим» (гл. VIII).
Развитая романтическая личность и ощущала себя чужой, лишней в обществе, развивавшемся по своим законам. Эта линия развития художественного характера разработана Байроном. Конфликт с обществом в произведении может быть обозначен, а может и нет.
Так, Чацкий, сначала уехавший из Москвы в странствие, а затем разочаровавшийся во всех формах деятельности и вернувшийся в родной город за любовью, оказался лишним и здесь, и там. В большом мире за пределами фамусовского дома он не нашел себя, т. к. «Служить бы рад, прислуживаться тошно». В мире Фамусовых он не нужен, т. к. не соответствует московскому идеалу «мужа-мальчика, мужа слуги», «прелестного мужа», скорее похожего на комнатную собачку – «прелестного шпица». Конфликт налицо. Но вместе с тем Чацкий борется с тем, что считает неправильным в обществе, а лишний человек потому и лишний, что никакой активности подобного толка не предпринимает.
В пушкинском «Кавказском пленнике» русский разрушает общество черкесов, естественных людей, принявшее его и давшее возможность начать жизнь заново.
Евгению Онегину в какой-то момент стало скучно в светском обществе, им овладела «русская хандра». Окружающие для него – «ряд докучных привидений». Он хотел читать, но и в книгах не обнаружил идеала, отправился в деревню и только там, живя анахоретом, нашел себя:
Прогулки, чтенье, сон глубокой,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая;
И нечувствительно он ей
Предался, красных летних дней
В беспечной неге не считая,
Забыв и город, и друзей,
И скуку праздничных затей.
Здесь, конечно, определение «нечувствительно» стоит понимать как «незаметно для себя», а не в контексте сентиментализма. Конфликта мы не видим.
Григорий Александрович Печорин вину за свой душевный холод целиком возложил на общество, которое сделало его таким, какой он есть:
Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали – и они родились. Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, – меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду – мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние – не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, – тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины <…>
Однако при внимательном чтении мы заметим, что в душе Печорина изначально жили качества, чреватые серьезной нравственной деформацией: «я чувствовал себя выше их», «пользуясь <…> выгодами, которых я так неутомимо добивался». Источник конфликта в произведении, даже в сюжетной линии Печорин – Грушницкий, следует искать в поведении и мировоззрении главного героя.
Черты этого литературного типа можно найти и в реалистических произведениях. У Тургенева в «Рудине» заглавный герой – лишний человек без всяких вариаций. А вот Базаров из романа Тургенева «Отцы и дети» – образ неоднозначный. Он лишний не только в дворянском мире Кирсановых, но и вообще в современном ему социуме, причем свою лишность подчеркивает и определяет как образцовую позицию для себя и себе подобных: «– Однако позвольте, – заговорил Николай Петрович. – Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете… Да ведь надобно же и строить. – Это уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить». Но при этом Базаров хороший, талантливый, передовой врач, о чем свидетельствует наличие у него микроскопа – на эту художественную деталь впервые обратила внимание Е. М. Огнянова (Грибкова). В те времена, когда только формировались санитарно-гигиенические концепции, микроскопов в России было около десятка, и один из них принадлежал Сергею Петровичу Боткину,
