душ уже нет в продаже; уцелевшие же в книжных лавках экземпляры продаются по цене неимоверной. Родные покойника могут быть уверены, что их интересы так же для меня дороги, как интересы покойного, которого дружба и память всегда останутся священной моему сердцу. <…> NB Доверенность должна быть написана на имя статского советника и кавалера С. П. Ш<евырева>» [314].
О том, что семья, а именно мать и сестры Гоголя, выступавшие в роли наследников, собирались передать бумаги Гоголя близким его друзьям, готовым заняться делами издания, шла речь и в письме С. Т. Аксакова С. П. Шевыреву от 5 мая 1852 года:
…все бумаги покойного принадлежат его наследникам, т<о> е<сть> его сестрам; но они, разумеется, предоставят в наше полное распоряжение свое литературное наследство, и я прошу вас передать мои письма которому-нибудь из моих сыновей [315].
Сам Шевырев планировал на лето 1852 года поездку в Васильевку к родным Гоголя. Поездка эта имела двойную цель – привезти им «все оставшиеся бумаги» и получить от них доверенность. Именно об этом он писал в письме от 20 июня 1852 года из Москвы, адресованном М. И. Гоголь:
Доверенности всем наследникам надобно будет, конечно, написать порознь; но они должны быть все одного содержания. Об этом надеюсь поговорить с Вами при свидании. Хорошо бы было, если бы они могли быть готовы в июле месяце, чтобы я мог привезти их от Вас с собою [316].
Дополнительной задачей поездки было собрать на «родине Пасечника Рудого Панька» (то есть «на месте рождения и детства Гоголя») сведения «для его биографии и для окончания условий с его матерью касательно издания его полного собрания сочинений» [317].
Жду с нетерпением той минуты, когда кони из Полтавы помчат меня в вашу Васильевку. Да пошлет Всевышний вашей маменьке и всем вам сил на перенесение вашего горя и сладостных утешений в мысли о его загробном блаженстве. Когда я в первый раз читал его Размышления о Литургии, мне казалось, душа его носилась около меня, светлая, небесная, та, которая на земле много страдала, любила глубоко, хотя и не высказывала этой любви, молилась пламенно и в пламени самой чистой молитвы покинула бренное, изнемогшее тело. Простите или, лучше, позвольте сказать мне вам: до свидания. Со мною поедет старший сын мой. Хотелось бы мне ехать не позднее 1 июля [318], —
писал С. П. Шевырев в письме А. В. Гоголь от 20 июня 1852 года.
Параллельно Шевырев начал работу по расшифровке найденной рукописи второго тома «Мертвых душ», поскольку рассчитывал получить в августе–сентябре 1852 года «высшее разрешение», необходимое для издания бумаг Гоголя [319]. Однако работа эта продвигалась очень медленно, в чем Шевырев признавался К. С. Сербиновичу (письмо от 10 июня 1852 г.):
Лишь только я заключил последнюю лекцию истекшего академического года, как в тот же самый день напала на меня лихорадка, та же самая, которую я испытал осенью прошлого года, при начале академич<еского> года. Я должен был выдержать три пароксизма. Неделя отдыха между концом лекций и началом экзаменов пошла у меня на болезнь. Не успел оправиться, как начались экзамены, страдная пора университетских деканов. Своих экзаменов 7. Чтение кандидатских диссертаций и студенческих работ за год отнимало свободное время, а сил было и без того немного. Изнеможение от трудов было причиною того, что лихорадка опять возвратилась и задала еще 2 пароксизма. <…> В это же самое время выздоровления и экзаменов, свободные часы должен я был посвятить разбору бумаг, оставшихся после покойного Н. В. Гоголя. Нашлись: весьма замечательная его внутренняя автобиография; как автора: дополнение к его Переписке с друзьями; размышления о Божественной литургии, теплые, чистые, умилительные, обнаруживающие его христианский дух и его преданность церкви и государю; пять черновых тетрадей 2‐го тома «Мертвых душ», забытые им, вероятно, – печальный остаток, уцелевший нечаянно от аутодафе. Все это требует разбора, редакции, переписки. Могу сделать это только я сам. – Жду свободных совершенно минут для этого дела [320].
И все же часть бумаг, по-видимому, удалось разобрать еще до отъезда в Васильевку. «…разбор взял на себя Шевырев, который исполняет это дело добросовестно, – пишет И. С. Аксаков неустановленному лицу во второй половине июня 1852 года. – <…> Он на днях едет в Васильевку к матери Гоголя» [321].
А М. П. Погодин в письме к Шевыреву от 28 июня 1852 года, написанном накануне отъезда последнего к матери Гоголя в Васильевку, советует оставить «оригиналы или копии бумаг Гоголя у себя дома, чтобы не подвергать случайностям дороги единственный список» [322]. Судя по этому сообщению, какие-то копии, то есть списки, у Шевырева к этому времени уже были.
В Васильевку С. П. Шевырев выехал не 1 июля, как предполагал, а 3 июля 1852 года вместе с сыном Борисом, присутствие которого было, по-видимому, неслучайным. В литературных кругах ходили упорные слухи, что «сын Шевырева, перечитывая окончательную рукопись „Мертвых душ“, делал из нее для себя извлечения»; «Теперь эти извлечения отчасти восполняют дефект утраченного творения Гоголя…» [323] Свидетельство это вообще трудно поддается интерпретации, потому что если принять его на веру, то надо предположить, что именно Борис Шевырев читал сожженную впоследствии редакцию второго тома. Между тем никаких других свидетельств о том, что Гоголь давал кому-либо читать рукопись, у нас нет. Напротив, все и всё свидетельствует о том, что Гоголь ее тщательно от посторонних глаз охранял.
Назад в Москву отец и сын Шевыревы вернулись к середине августа 1852 года [324], везя с собой, среди прочих бумаг, отправленный М. И. Гоголь для передачи М. П. Погодину список второй главы второго тома – «для напечатания».
Щитаю себе обязанностью служить вам, за присылаемый вами мне журнал Москвитянин, из второго тома Мертвых душ, второй главы и тремя письмами, писанными ко мне моим бесценным сыном, снятыми со всего этого копиями для напечатания где вам угодно [325], —
писала она в письме от 20 июля 1852 года М. П. Погодину. Письмо это является еще одним косвенным подтверждением тому, что часть рукописей С. П. Шевыревым была к этому времени уже разобрана и переписана.
Вновь к разбору рукописей Шевырев обращается со второй половины августа 1852 года, по возвращении в Москву.
Гоголя оставшиеся бумаги еще не успел переписать. По возвращении напали на меня приемные экзамены. Теперь только разобрался с бумагами и
