другу. Но противно выла собака. Ее ударили, она легла у стены и опять завыла протяжно. Я бегу одеваться».
Нетрудно заметить, что корреспондент, кроме изысканного изложения собственных впечатлений, явно акцентировал значение милиции, ликвидирующей панику и наводящей порядок. Потому не следует удивляться, что 16 сентября объем рубрики принципиально уменьшается, а в заголовке рубрики возникает новая формула «Паника улеглась. — На курортах образцовый порядок».
Впрочем, удары повторялись, бедствия множились. Только 24 сентября «Правда» поспешила оптимистически сообщить, что это — «первый день без толчков», а катастрофические сведения и дальше продолжали печататься.
Сравнивая газетный материал (прежде всего статью Никандрова) с текстом романа, легко убедиться, что авторы точно следовали официальной схеме описания событий.
1) Днем 11-го, перед землетрясением: «От жары не было спасения».
2) Как и у Никандрова, сверхчеловеческая мощь катаклизма иллюстрируется ожившими предметами: «…стул сам собой скакнул в сторону и вдруг, на глазах изумленных концессионеров, провалился сквозь пол. <…> Со звоном выскочили стекла, и зонтик с надписью “Я хочу Подколесина”, подхваченный вихрем, вылетел в окно к морю».
3) Точно установлено время: «Было двенадцать часов и четырнадцать минут. Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года. Удар в девять баллов, причинивший неисчислимые бедствия всему полуострову, вырвал сокровище из рук концессионеров».
4) Народ готов паниковать: «Всю ночь концессионеры блуждали вместе с паническими толпами, не решаясь, как и все, войти в покинутые дома, ожидая новых ударов».
5) Люди, вынужденные спасаться из помещений, ходят полуодетыми: «Простоволосая женщина в нижней юбке бежала посреди улицы». Кстати, Ильф и Петров, хоть и освободили себя в романе от изображения преодоления паники, эту фразу, замыкавшую в авторской редакции главу, при публикации все-таки сняли.
6) «Издав собачий визг, Ипполит Матвеевич вцепился в него мертвой хваткой. <…> Ипполит Матвеевич стал на четвереньки и, оборотив помятое лицо к мутно-багровому солнечному диску, завыл». Не исключено, что метафорически-собачий образ сходящего с ума Ипполита Матвеевича восходит к воющей собаке из «правдинской» статьи: бывший предводитель дворянства логично замещает пса, благодаря «Двенадцати» А.А. Блока, привычно символизирующего «старый мир».
Как известно, крымское землетрясение описал другой советский классик — М.М. Зощенко в рассказе «Землетрясение», напечатанном в 1929 году. Подобно Ильфу и Петрову, Зощенко воспроизводит уже узнаваемую схему [220].
1) Указана точная дата (насколько возможно в поэтике Зощенко: день недели перепутан): «Перед самым, значит, землетрясением, а именно, кажется, в пятницу одиннадцатого сентября, сапожник Иван Яковлевич Снопков, не дождавшись субботы, выкушал полторы бутылки русской горькой».
2) Оживают предметы: «Домишки колышутся, земля гудит и трясется, а Снопков спит себе без задних ног и знать ничего не хочет». Впрочем, описание лишено особых подробностей, что мотивировано: герой спит пьяным сном.
3) Народ ходит в неподобающем одеянии: проспавшийся Снопков идет «по улице и с пьяных глаз нипочем улицу не узнает.
Тем более после землетрясения народ стаями ходит. И все на улице, никого дома. И все не в своем виде, полуодетые, с перинами и матрацами». Вот Снопков ходит себе по улице, и душа у него холодеет: “Господи, думает, семь-восемь, куда же это я, в какую дыру, зашел? Или, думает, я в Батум на пароходе приехал? Или, может, меня в Турцию занесло? Эвон народ ходит раздевшись, все равно как в тропиках”». В результате пьяный забрел, если верить его случайному собеседнику, за «тридцать верст» от Ялты, во сне его обобрали и раздели, и Снопков вернулся в город в одних кальсонах. «Хотя, впрочем, никто не удивился по случаю землетрясения».
4) Собак у Зощенко нет, однако паникующий народ «стаями ходит», а Снопков исполнен опасений, что «собака может что-нибудь такое отгрызть».
Сюжетная функция землетрясения в романе Ильфа и Петрова проста и, по замечанию Ю.К. Щеглова, вполне литературно-традиционна: оно — как, например, в «Кандиде» Вольтера — вмешивается «в судьбу героев» [221].
Впрочем, вмешательство стихии оказывается отнюдь не роковым: несмотря на «удар в девять баллов», последний театральный стул найден и вскрыт. Препятствие — ложное. А потому соблазнительно предположить, что землетрясение выполняет дополнительную функцию, обусловленную политическим подтекстом романа — борьбой руководства коммунистической партии (И.В. Сталин, И.И. Бухарин) с левой оппозицией. На конец 1927 года было назначено важнейшее партийное событие — XV съезд, потому руководство, в свою очередь, наносило оппозиционерам жестокие удары, стремясь заранее обеспечить полный контроль над ходом и решениями съезда. В частности, 11 сентября небольшая, но энергичная передовица «Правды», озаглавленная «О предсъездовской дискуссии» и подписанная литерой «Е», ясно дала понять оппозиции, партийной общественности и всем сообразительным гражданам, что партия не потерпит никакой принципиальной дискуссии и что судьба «фракционеров» предрешена.
Статья начиналась с того, что объединенный пленум ЦК и ЦКК постановил «открыть за месяц до XV съезда партии дискуссию по вопросам повестки дня съезда». Однако далее отчетливо разъяснялись правила и рамки возможной дискуссии: «Партии нужна деловая дискуссия, в которой тезисы ЦК получили бы внимательную критическую проверку со стороны партийных масс, под углом зрения практического опыта работы местных низовых организаций и членов партии. <…> Совершенно другую дискуссию пытается навязать партии оппозиция. Ее представители, выступая и на пленуме и после пленума, в ячейках и т. д., упорно пытаются сорвать установленный ЦК и ЦКК план деловой дискуссии и протащить свой фракционный план дискуссии. <…> Словом, вместо обсуждения деловых практических задач, стоящих перед XV съездом, оппозиция стремится навязать партии снова и снова обсуждение оппозиционной программы, которую изготовила на досуге оторвавшаяся от масс и обанкротившаяся группка “бывших вождей”, а теперь просто интеллигентов-одиночек. <…> Только наивные чудаки могут ожидать, что наша партия сейчас, перед XV съездом, допустит такую свободу фракций. <…> За оппозицией никого нет, кроме ничтожного количества одиночек, не пользующихся влиянием в партийных организациях, в партийной массе. <…> Уже один тон, одна “развязная” манера разговаривать с ленинской партией, которую усвоили себе авторы теории о нашем “термидорианском” и “кулацком перерождении”, доставляет несказанную радость врагам пролетариата». Финальный абзац был ясен и особенно агрессивен: «Терпение нашей партии не безгранично. Дальше выносить обман, лицемерие, неподчинение, интеллигентскую распущенность и барский анархизм в своей партии большевики не будут. Истинные перерожденцы и “термидорианцы” в нашей партии, сгруппировавшиеся в троцкистской оппозиции <…> либо согнутся перед волей партии и сложат раскольническое фракционное оружие, либо партия перешагнет через них, твердой поступью идя к съезду по пути, указанному Лениным».
В том же номере «Правды» продолжалось детальное обсуждение китайских событий, печатался очередной фрагмент пространнейшего доклада генерального секретаря Профинтерна С.А. Лозовского «Революция и контрреволюция в Китае», а также были помещены «Литературные заметки» В.М. Фриче, озаглавленные «“Китайская повесть” о Б. Пильняке» (с. 6). Заголовок — с намеком. Маститый критик разносил «Китайскую повесть» за то, что
