стала возможной в 1936 году, когда
Astounding Stories напечатали произведение по частям, так что Лавкрафт, но всяком случае, дожил до этого момента. Холодные и безрадостные пейзажи Антарктиды, а также каталог научных описаний ужасов сделали эту повесть одной из самых популярных у Лавкрафта. Я бы тоже назвал ее лучшей, если бы не вторая часть, замысел которой кажется мне неудачным. Повесть нужно было закончить на том моменте, когда Дайер и Данфорт, увидевшие с воздуха циклопический город, возвращаются в лагерь охваченные ужасом и истерией. Последние шестьдесят страниц, посвященные исследованию города, показывают его слишком близко, подрывают присущий ему архитектурный ужас, и к тому же повествование превращается в перегруженное деталями историческое описание существ, которое напоминает материалы чьей-нибудь кампании в настольной ролевой игре. Основной вывод из исследования города заключается, видимо, в том, что Старцы похожи на нас больше, чем мы могли бы подумать. У них тоже есть исторические циклы расцвета и увядания, и они тоже могут стать жертвами убийства. Все эти детали работают против таланта Лавкрафта постоянно удерживать своих существ на границе познаваемого.
В противоположность этому первая половина повести, пожалуй, самое лучшее из того, что Лавкрафт написал. Группа преподавателей и аспирантов Мискатоникского университета собирается в антарктическую экспедицию. Уникальный бур, изобретенный профессором Пибоди с геологического факультета, позволяет проникнуть на большую глубину, чем это делали предыдущие экспедиции. Профессор Лейк (биолог) вскоре оказывается в почти невменяемом состоянии — он обнаружил окаменелости, похожие на отпечатки лап, хотя глава экспедиции профессор Дайер (геолог) отвергает эту гипотезу: в его области подобные находки нередки. Лейк хочет подтвердить свои интуиции и посрамить скептицизм Дайера, для чего инициирует воздушную экспедицию, удаляясь на сотни миль от основного лагеря. Риск в конечном итоге оправдывает себя и приводит к целому ряду ошеломляющих научных открытий. Помимо прочего, обнаружена огромная горная гряда, намного выше Гималаев. Но что гораздо важнее — открыт слой невероятно древних окаменелостей, в котором содержится нечто, описанное Лейком как несколько высокоразвитых бочкообразных лучистых животных. Литературное описание этих открытий представляет собой серию радиопереговоров между тремя лагерями экспедиции. Лейк поражен, воодушевлен и, пожалуй, несколько встревожен, когда понимает, что эти бочкообразные организмы, сочетающиеся свойства животного и растительного царств, оставили странные следы, обнаруженные ранее. Образцы животных доставляют в лагерь, невзирая на яростный лай собак, увидевших окаменелости (в рассказах Лавкрафта это всегда плохое предзнаменование). Затем начинается страшный шторм, за которым следует длительное безмолвие в радиоэфире. Остаток экспедиции под руководством Дайера решает выяснить причины молчания и вылетает в лагерь профессора Лейка. Все люди и собаки зверски убиты, только один человек и одна собака пропали без вести. С людьми расправились с особой жестокостью: их внутренности удалены, тела покрыты солью. Как обычно, читатель догадывается об истинных причинах раньше, чем рассказчик: впоследствии выясняется, что убийцами были «радиальные животные», архетипические для Лавкрафта существа — Старцы. Дайер и студент Данфорт предпринимают воздушную экспедицию, сопровождающуюся потрясающим описанием архитектуры с воздуха, затем проводят детальное исследование города, рассказ о котором, как я уже говорил, пространен, отвлечен и в целом неудачен.
51. Определенная странность техники
«Подкреплением им послужат прежде не публиковавшиеся фотографии, сделанные как на земле, так и с воздуха, — дьявольски выразительные и наглядные. Критики, однако, усомнятся и здесь, объявив снимки искусным фотомонтажом. Чернильные зарисовки уж точно никого не убедят, а вызовут лишь ухмылки, притом, что над определенной странностью техники [их исполнения] стоило бы задуматься искусствоведам» (ММ 481; ХБ 458 — пер. изм.).
Этот отрывок — явно стилистический наследник размытых снимков, «источавших некую дьявольскую власть внушения» из «Шепчущего из тьмы». Дайер в своем описании фотографий из Антарктиды употребляет похожие слова — «дьявольски выразительные и наглядные». По странному капризу фортуны они оказываются менее ценным свидетельством, чем простые чернильные рисунки. В конце концов фотографии всегда могут быть «искусным фотомонтажом», имитацией реальности. Рисунки, на первый взгляд, находятся в более слабой позиции, они вызывают «лишь ухмылки». И все-таки в их пользу говорит нечто недоступное фотографиям, а именно «необычный характер их техники».
Техника, в которой выполнены несколько рисунков, оказывается более весомым свидетельством достоверности, чем их содержание или любой аспект фотографий. Техника рисования, как правило, непосредственно связана с содержанием рисунка. Но в случае Дайера, кажется, что здесь чего-то не хватает. Для начала зададимся вопросом о том, в каком отношении находится не-странная (non-strange) техника рисунка к его содержанию. Есть ли в технике рисования нечто, делающее ее менее достоверной, чем фотография, помимо того, что рисунок выполнен чернилами и не дает прямого визуального отображения предмета? И если так, каким образом эта новая и странная техника уничтожает зерно нашего подозрения и заставляет признать истинность этих очевидных имитаций действительности на основании техники и ничего иного? В конце концов эта причудливая техника принадлежит не инопланетным расам и даже не художникам-авангардистам, а профессору геологии и одному из его студентов. Они не мотивированы стремлением к новаторству в искусстве или желанием провернуть аферу. Нет, сама действительность заставляет технику странным образом видоизмениться. Дайер считает, что «над необычным характером... техники стоило бы задуматься искусствоведам». Образуется вызывающе причудливая инверсия общепринятых процедур обоснования: истинность отчетов из Антарктиды определяется не биологами или сыщиками, способными определить постановочную фотографию, а историками искусства.
52. Неотличимо от волнового эффекта
«Работа велась на западе, вблизи хребта Королевы Александры, и Лейк, как биолог, признал отпечаток весьма странным и наводящим на размышления, хотя, на мой взгляд геолога, это было неотличимо от некоторого волнового эффекта, обычно характерного для осадочных пород» (ММ 488; ХБ 467 — пер. изм.).
В рассказах Лавкрафта роль ученых, как правило, заключается в том, чтобы проводить ни к чему не ведущие испытания, а затем с недоумением пожимать плечами. Писатель изображает ученых как людей, находящихся в целом на верном пути, но гораздо менее развитых, чем люди с низким [социальным] статусом (моряки-чужестранцы, теософы, ведьмы, безумные арабы), получившие тем или иным способом прямой доступ к реальности. В отрывке, приведенном выше, разворачивается иной аспект: здесь впервые — и, быть может, единственный раз — Лавкрафт помещает разногласие между учеными в центр своего повествования. Биолог прозревает в камне следы движущихся форм жизни, а геолог называет это типичными формациями сланца, в которых нет ничего удивительного. В конце концов правда оказывается на стороне биолога, но такая реабилитация приносит ему мучительную смерть.
Философ Бруно Латур неоднократно писал о спорах в науке [88]. Когда факт установлен должным образом, к нему относятся как к монолитному, гладкому «черному ящику»
