отсутствием всякой возможности выбора:
[о]: Во время своего студенчества он чуть было не влюбился в старшую, Долли, но ее вскоре выдали замуж за Облонского. Потом он начал влюбляться во вторую. Он как будто чувствовал, что ему надо влюбиться в одну из сестер, только не мог разобрать, в какую именно. Но и Натали, только что показалась в свет, вышла замуж за дипломата Львова. Кити еще была ребенок, когда Левин вышел из университета. Молодой Щербацкий, поступив в моряки, утонул в Балтийском море, и сношения Левина с Щербацкими, несмотря на дружбу его с Облонским, стали более редки. Но когда в нынешнем году, в начале зимы, Левин приехал в Москву после года в деревне и увидал Щербацких, он понял, в кого из трех ему действительно суждено было влюбиться.
Но влюбиться еще не значит сделать предложение. Если бы Левин всерьез думал, а не только мечтал о женитьбе, он сделал бы это гораздо раньше. Интересно, что на окончательное решение о женитьбе его наводит простой мужик Николай.
[о]: Он болезненно чувствовал сам, как чувствовали все его окружающие, что нехорошо в его года человеку единому быти. Он помнил, как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться», и как Николай поспешно отвечал, как о деле, в котором не может быть никакого сомнения: «И давно пора, Константин Дмитрич».
Кити значительно моложе Левина по возрасту, но в романе она взрослеет: сперва – во время бала, когда видит в Анне то, что в ней не замечают другие; затем – за границей, приноравливаясь к окружающим ее очень разным людям и оценивая их не поверхностно, но пропуская через свою душу; затем – во время чтения дневника своего жениха, который она принимает стоически; затем – ухаживая за умирающим Николаем Левиным; и наконец – во время беременности и тяжелых родов…
Когда Левин понимает, что его жена вот-вот должна родить, он приходит в такое же замешательство, как при виде умирающего брата. И его удивляет то, как спокойно ведет себя Кити.
[о]: Как ни мало было неестественности и условности в общем характере Кити, Левин был все-таки поражен тем, что обнажалось теперь пред ним, когда вдруг все покровы были сняты и самое ядро ее души светилось в ее глазах. И в этой простоте и обнаженности она, та самая, которую он любил, была еще виднее. Она, улыбаясь, смотрела на него; но вдруг брови ее дрогнули, она подняла голову и, быстро подойдя к нему, взяла его за руку и вся прижалась к нему, обдавая его своим горячим дыханием. Она страдала и как будто жаловалась ему на свои страданья. И ему в первую минуту по привычке показалось, что он виноват. Но во взгляде ее была нежность, которая говорила, что она не только не упрекает его, но любит за эти страдания. «Если не я, то кто же виноват в этом?» – невольно подумал он, отыскивая виновника этих страданий, чтобы наказать его; но виновника не было. Она страдала, жаловалась, и торжествовала этими страданиями, и радовалась ими, и любила их. Он видел, что в душе ее совершалось что-то прекрасное, но что? – он не мог понять. Это было выше его понимания.
– Я послала к мама. А ты поезжай скорей за Лизаветой Петровной… Костя!.. Ничего, прошло.
Она отошла от него и позвонила.
– Ну, вот иди теперь, Паша идет. Мне ничего.
И Левин с удивлением увидел, что она взяла вязанье, которое она принесла ночью, и опять стала вязать.
В то время как Левин выходил в одну дверь, он слышал, как в другую входила девушка. Он остановился у двери и слышал, как Кити отдавала подробные приказания девушке и сама с нею стала передвигать кровать.
Во время родов Кити взрослеет так же стремительно, как сам Левин впадает в детство.
[о]: «Господи, прости и помоги», – не переставая твердил он себе, несмотря на столь долгое и казавшееся полным отчуждение, чувствуя, что он обращается к Богу точно так же доверчиво и просто, как и во времена детства и первой молодости.
В момент самих родов замешательство Левина переходит в настоящий ужас, еще больший, чем он испытывал при виде умирающего брата. Собственно, он и уверен, что его жена умирает.
[о]: Но, что б они ни говорили, он знал, что теперь все погибло. Прислонившись головой к притолоке, он стоял в соседней комнате и слышал чей-то никогда не слыханный им визг, рев, и он знал, что это кричало то, что было прежде Кити. Уже ребенка он давно не желал. Он теперь ненавидел этого ребенка. Он даже не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных страданий.
Взросление Левина – это возвращение в мир действительности, в котором его жена после ухода за его умиравшим братом и после собственных родов чувствует себя вполне уверенно, потому что теперь она значительно старше Левина.
[о]: Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, – он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его. Кити была жива, страдания кончились. И он был невыразимо счастлив. Это он понимал и этим был вполне счастлив. Но ребенок? Откуда, зачем, кто он?… Он никак не мог понять, не мог привыкнуть к этой мысли.
Детство Левина заканчивается с рождением его сына, его ребенка. Но это только начало той взрослой жизни. Проблема в том, что к этой жизни Левин не только не готов, но и отчаянно ей сопротивляется. Его взрослая жизнь с Кити и их общим ребенком ему не по душе, как бы он ни пытался убедить себя в обратном. Идиллическая «модель» любви и брака, о которой пишет Набоков и которую, по всей видимости, действительно пытался воплотить в романе Толстой, здесь, увы, не работает. Вины Кити нет в этом, но нет и вины Левина. Просто в финале «левинской» части романа оказывается, что они, хотя и во многом похожие, но все-таки духовно разные люди.
В «Анне Карениной» есть одно очень важное авторское рассуждение,
