о которой Кити рассказывает Варенька. Эта племянница, «где бы ни жила», занималась тем, чтобы «отыскивать несчастных, помогать им сколько можно, раздавать Евангелие, читать Евангелие больным, преступникам, умирающим».
Такой образ жизни временно становится идеалом и для Кити. Она тоже мечтает служить ближним, как Варенька и Aline.
[о]: Кити познакомилась и с г-жою Шталь, и знакомство это вместе с дружбою к Вареньке не только имело на нее сильное влияние, но утешало ее в ее горе. Она нашла это утешение в том, что ей благодаря этому знакомству открылся совершенно новый мир, не имеющий ничего общего с ее прошедшим, мир возвышенный, прекрасный, с высоты которого можно было спокойно смотреть на это прошедшее. Ей открылось то, что, кроме жизни инстинктивной, которой до сих пор отдавалась Кити, была жизнь духовная. Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с детства знала Кити и которая выражалась в обедне и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых, и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей и чувств, в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Александра Ильинична Остен-Сакен (Aline) закончила свою жизнь в монастыре Оптиной пустыни и там же была похоронена. Но ее личная история оказалась куда интереснее и «романнее» истории госпожи Шталь. И это опять пример того, как Толстой не стал впускать в роман реальные подробности жизни прототипа. Возможно, из тех же опасений, что и в случае с дневником Левина. Деликатность автора помешала показать в романе живую жизнь во всех ее, в том числе и неприятных, подробностях.
На водах Кити встречается еще с одним человеком, в жизни и смерти которого она впоследствии сыграет свою маленькую, но важную роль. Это Николай Левин – родной брат Левина, которого он уговорил отправиться за границу лечиться от чахотки.
[о]: Скоро после приезда Щербацких на утренних водах появились еще два лица, обратившие на себя общее недружелюбное внимание. Это были: очень высокий сутуловатый мужчина с огромными руками, в коротком, не по росту, и старом пальто, с черными, наивными и вместе страшными глазами, и рябоватая миловидная женщина, очень дурно и безвкусно одетая. Признав этих лиц за русских, Кити уже начала в своем воображении составлять о них прекрасный и трогательный роман. Но княгиня, узнав по Kurliste, что это был Левин Николай и Марья Николаевна, объяснила Кити, какой дурной человек был этот Левин, и все мечты об этих двух лицах исчезли. Не столько потому, что мать сказала ей, сколько потому, что это был брат Константина, для Кити эти лица вдруг показались в высшей степени неприятны. Этот Левин возбуждал в ней теперь своею привычкой подергиваться головой непреодолимое чувство отвращения.
Несложно догадаться, о чем мать Кити, старая княгиня Щербацкая, сообщила своей дочери. О том, что Марья Николаевна – это бывшая проститутка, которую брат Левина выкупил из публичного дома. И опять же эта история имела место в жизни самого Толстого. Речь идет о его старшем брате Дмитрии – весьма интересном персонаже, неслучайно Толстой уделяет ему немало места в своих «Воспоминаниях».
Единственный из братьев Толстых, Митенька был очень религиозен. Он исправно посещал все церковные службы, предпочитая острожные церкви, мало заботился о своем внешнем виде, но при этом был совершенно чист в моральном плане, одинаково относился к людям, невзирая на их социальное положение, и вообще служил своему младшему брату Льву как бы нравственным укором. Затем с ним произошел своего рода духовный переворот.
«Кажется, я был тогда уже на Кавказе, когда с Митенькой случился необыкновенный переворот, – вспоминает Толстой. – Он вдруг стал пить, курить, мотать деньги и ездить к женщинам… И в этой жизни он был тем же серьезным, религиозным человеком, каким он был во всем. Ту женщину, проститутку Машу, которую он первую узнал, он выкупил и взял к себе».
Но едва ли отвращение Кити к Николаю Левину связано только с этим. Ей неприятно именно то, что он – родной брат Константина. Кити чувствует себя виноватой перед Левиным. В ее представлении теперь не Вронский, а он является тем идеальным мужчиной, за которого она мечтает выйти замуж. И вот перед ней Николай Левин, больной, неопрятный, с подергивающейся головой. Он раздражает девушку как своего рода темная сторона жизни ее нынешнего кумира. Одним своим внешним видом он мешает ей сосредоточиться на своем идеале, на своем чувстве вины и своих трепетных мечтах о возвращении Левина в ее жизнь.
Это сложное чувство, которое трудно объяснить. Но Толстой уловил его с гениальностью тонкого и глубокого психолога. Кити и Левин очень похожи друг на друга. Оба боятся соприкосновения с грязью в любом ее виде. Она еще не читала его дневник, но один внешний вид его родного брата смутно подсказывает ей, что и в жизни ее возлюбленного не все так чисто, как ей хотелось бы. Как Левин не может допустить, чтобы в Кити могли быть какие-то недостатки и страдает от того, что идеальная в его представлении девушка влюбилась в недостойного ее Вронского, так и в сознании Кити образ Николая, живущего с проституткой, не вяжется со светлым образом его брата. Это чувство брезгливости к больным и падшим людям Кити еще предстоит преодолеть. В ее мечтах о христианском подвиге больные и преступники, которым она собирается проповедовать Евангелие, образно говоря, не пахнут. Они по-своему тоже идеальны, как и все воображаемое.
Когда Левин получит известие, что его брат умирает в провинциальной гостинице, его жена Кити решительно настоит на том, чтобы ехать вместе с ним.
Этот диалог стоит того, чтобы привести его целиком.
[о]: – Когда же ты поедешь? – сказала она.
– Завтра.
– И я с тобой, можно? – сказала она.
– Кити! Ну, что это? – с упреком сказал он.
– Как что? – оскорбившись за то, что он как бы с неохотой и досадой принимает ее предложение. – Отчего же мне не ехать? Я тебе не буду мешать.
– Я еду потому, что мой брат умирает, – сказал Левин. – Для чего ты…
– Для чего? Для того же, для чего и ты.
«И в такую для меня важную минуту она думает только о том, что ей будет скучно одной», – подумал Левин. И эта отговорка в деле таком важном рассердила его.
– Это невозможно, – сказал
