подробно описывается кончина персонажей: смерть Николая Левина в провинциальной гостинице и гибель Анны Карениной на станции Обираловка под колесами товарного поезда. Заметим, что в обоих случаях место действия эстетически снижено: грязная провинциальная гостиница и станция с опасным названием, а поезд
товарный. Тем не менее в гибели Карениной есть своя красота, которая до сих пор возбуждает мировых режиссеров и актрис. Это ужасная красота, но все-таки красота. Если поступком Анны и не восхищаться, то, по крайней мере, ее можно пожалеть. Наконец, Анна сделала свой выбор, а всякий выбор ведет к размышлениям.
Николай не совершает никакого поступка, которым можно было бы восхищаться или за который его можно было бы пожалеть. У него нет выбора. Поэтому его смерть не наводит на размышления, кроме единственной мысли, что смерть человека неизбежна. Николай плохо жил и плохо умер. Физиология его смерти отвратительна. Гибель же Анны Толстой поэтически сравнивает с погасшей свечой.
[о]: И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла.
Смерть Николая – это на секунду открывшаяся и мгновенно захлопнувшаяся дверь в никуда. То совпадение, что в день его смерти Кити узнаёт о своей беременности, ни о чем нам не говорит и не делает ХХ главу более глубокомысленной, как часто принято считать среди исследователей романа. Это ведь чистая случайность. В этот день на Земле скончалось и родилось множество людей. И – что же из этого следует? Только то, что люди заменяемы, и род человеческий будет продолжаться в миллионах детей миллионов Кити после смертей миллионов Левиных.
Афанасий Фет писал Толстому 12 апреля 1877 года, прочитав мартовский номер «Русского вестника» с продолжением «Анны Карениной»: «Но какая художницкая дерзость описание родов. Ведь этого никто от сотворения мира не делал и не сделает. Дураки закричат об реализме Флобера, а тут все идеально. Я так и подпрыгнул, когда дочитал до двух дыр в мир духовный, в нирвану. Эти два видимых и вечно таинственных окна: рождение и смерть».
В этих словах как будто и есть ответ на вопрос, каким образом духовно связаны смерть Николая Левина и новость о беременности Кити. Ведь неслучайно Толстой соединяет эти два события в одном дне. Но если вдуматься, никакого ответа здесь нет, а есть только поэтический восторг Фета при чтении одного из самых сильных эпизодов «Анны Карениной» – родов Кити. Да, Кити во время родов страдает, и так же страдает Левин. Но это разные страдания. Кити страдает, потому что выполняет право своего ребенка на жизнь, а страдания Левина связаны не с рождением сына, а с возможностью смерти Кити. Он испытывает тот же ужас, что испытывал глядя на умиравшего брата. Это пугает его до такой степени, что он начинает ненавидеть еще не рожденного сына, который может оказаться причиной смерти жены. И если бы во время родов Кити умерла, мы имели бы совсем иную картину, уже описанную Толстым в «Войне и мире».
Дав земному миру новую человеческую жизнь, маленькая княгиня умерла. – Князь Андрей вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном детском личике с губкой, покрытой черными волосиками… «Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» – говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. – Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» – все говорило оно… [15]
Спустя три года после цитированного послания Толстому Фет пишет одно из своих лучших стихотворений под названием «Ничтожество». Здесь ничтожество означает не оскорбление, а ничто, небытие. И в этом стихотворении уже нет поэтического восторга по поводу «двух дыр в нирвану».
Тебя не знаю я. Болезненные крики
На рубеже твоем рождала грудь моя,
И были для меня мучительны и дики
Условья первые земного бытия.
Сквозь слез младенческих обманчивой улыбкой
Надежда озарить сумела мне чело,
И вот всю жизнь с тех пор ошибка за ошибкой,
Я все ищу добра – и нахожу лишь зло.
И дни сменяются утратой и заботой(Не все ль равно: один иль много этих дней!),
Хочу тебя забыть над тяжкою работой,
Но миг – и ты в глазах с бездонностью своей.
Что ж ты? Зачем? – Молчат и чувства и познанье.
Чей глаз хоть заглянул на роковое дно?
Ты – это ведь я сам. Ты только отрицанье
Всего, что чувствовать, что мне узнать дано.
Что ж я узнал? Пора узнать, что в мирозданьи,
Куда ни обратись, – вопрос, а не ответ;
А я дышу, живу и понял, что в незнаньи
Одно прискорбное, но страшного в нем нет.
А между тем, когда б в смятении великом
Срываясь, силой я хоть детской обладал,
Я встретил бы твой край тем самым резким криком,
С каким я некогда твой берег покидал.
Здесь показано главное различие между рождением и смертью. Приход из небытия в жизнь и уход из жизни в небытие – принципиально разные «окна». Ребенок несет в себе жизнь. (Пессимизм Фета по поводу царящего в мире зла оставим за правом поэта с непростой жизненной и литературной судьбой.) Ребенок – это жизнь. И он, в отличие от мертвеца, обладает силой пробить «окно» в мир и заявить о своем рождении «резким криком».
У Николая Левина нет этой силы. Есть одна неотвратимость. Поэтому он судорожно цепляется за свою уходящую жизнь и умоляет Господа продлить ее на какое-то время.
Так и Константин Левин будет молиться Богу не о том, чтобы родился его ребенок, а чтобы Кити не умерла. Или, напротив, умерла, но как можно скорее, чтобы не испытывать тех страшных мук, которые испытывал брат Николай. (Кстати, Николаю и Кити врачи дают опиум как успокаивающее и обезболивающее средство. И опиум же примет в
