прозрачность финала размывается.
Ощущение стертости границ между реальным и ирреальным красной нитью проходит через все поэтические тексты цикла. Так, например, в «Невесте» представлена мистическая история о девушке и водяном, восходящая к сказочным сюжетам. Повествователь, рассказывающий необычную историю, сразу обращает внимание на инаковость героини, ее отчужденность от мира:
Не ходила она на бульвар.
И с подругами не наблюдалась.
Юной живности маленький дар,
Эта белость, и милость, и алость,
С ног валил ее, точно удар.
А воды – беспримерно боялась [56, с. 14].
Уже в самой завязке истории подчеркивается странная боязнь водной стихии. Романтичная героиня падала в обморок даже при виде обычной струи воды. Спасая себя, она постоянно носит булавку, от чего ее руки сплошь усеяны мелкими уколами. Однажды любопытная соседка подслушала разговор незадачливой невесты о том, что она боится некоего водяного, который ее преследует. Заботясь о нравственном климате дома, советская старушка собирается донести на незадачливую невесту, но последующие мистические события разрушают ее планы:
И уже собралась она
Обратиться по месту прописки,
Как водичка из кошкиной миски
Ухмыльнулася, вспучась со дна,
И сказала: а шла бы ты на [56, с. 17].
Развязка разрушает жанровый архетип. Дальнейшая судьба невесты покрыта тайной, которая не дает покоя бдительной соседке. Сам финал произведения одновременно направлен на утверждение и разрушение жанрового канона:
По ступеням невеста спустилась
И жених на ступени взбежал
И ее как букет удержал
И машина его покатилась,
Закатилась и не возвратилась.
И поникши, как сохлая ветка,
И белее, чем смертный глазет,
Говоря непрослышно и редко,
До могилы читала соседка
Сообщенья центральных газет [56, с. 18].
М. Степанова иронически обыгрывает традиционное завершение лирических баллад и пародирует романтические штампы, однако сохраняет главную особенность балладного жанра – столкновение с загадкой и сверхъестественным событием на уровне обыденного сознания.
Невозможность обретения семейного счастья и неразрешимое столкновение мужского/женского демонстрирует баллада «Летчик», в основе которой лежит «мистико-криминальная драма», отсылающая к распространенным сюжетам русского шансона. История убийства рассказывается от лица преступницы, которая находится в зале суда. Покой семейной жизни нарушен мечтой вернувшегося из рейса мужа-летчика, который грезит о встрече с Небесной Дочкой, Вечной Женственностью, Прекрасной Дамой. По его утверждению, эта загадочная особа спасла ему жизнь. Рассказ «обманутой» жены наполнен особым драматизмом. Ослепленная гневом и ревностью женщина не осознает, что разум ее супруга изувечен трагическими событиями произошедшей катастрофы, в которой, вероятнее всего, ему одному удалось выжить. М. Степанова стирает возвышенный пафос поэтики романтизма, привносит в нее элементы поэтической игры с образами и символами:
Неделю он пил, как слезу, со слезой.
Кому-то грозил, кому-то «Слезай!»
Держася хрипел за живот.
Потом же притих и тихо сказал,
Что там, наверху, – не глядя в глаза, —
Небесная Дочка живет.
И дочка, и бабка она, и жена,
И как под одеждой она сложена,
И я бы простила вранье,
Но очень уж тщательно он описал
Ее равнодушные, как небеса,
Бесцветные очи ее [56, с. 20–21].
По мере развития истории блоковская Прекрасная Дама постепенно приобретает реальный телесный образ советской школьницы – пионерки/комсомолки, своеобразный женский идеал эпохи, который, в свою очередь, низвергается оскорбленной женой в образ падшей женщины. М. Степанова отмечаете парадоксальные различия мужского и женского сознания: мужчины склонны превозносить идеалы женственности, далекие от образа выбранных ими же законных жен, и умение последних сбросить с вершины пьедестала этих нимф. Совокупность избранных художественных средств: разговорная лексика, обилие жаргонизмов, многочисленные аллюзии и реминисценции, жанровый синтез блатной песни, жестокого романса, баллады позволяет пародийно передать болезненное сознание современного мира и отдельного человека, потерявшего веру в счастье:
<…>
А я, у меня ничего своего,
Но эта астральная сучка его,
Воздушный его комиссар,
Ответит, ответит за каждый вираж
И вспомнит погибший его экипаж
И что там еще предписал!
<…>
Была пионерская форма на ней
Она покраснела до самых корней.
Слегка наклонилась в окне
И страшно в моих зашумело ушах,
Но к ней на подножку я сделала шаг
И суд заседает по мне.
…Простите ж меня, хоть прощения нет,
За гибель девчонки двенадцати лет <…> [56, с. 21–22].
Ревность, невозможность обретения личного счастья – основные мотивы и баллады «Беглец», в которой сквозь контаминацию песенного сюжета о несостоявшейся любви клена к березе, жестокого романса, блатных, дворовых песен, мотивов есенинской любовной лирики представляется суть страстной мужской натуры, не знающей границ в достижении своей главной цели – завоевании женщины. За ироничным планом насыщенного событиями сюжета (обретение героем счастья любви, его потеря, месть за свою первую любовь, как следствие – лишение свободы, побег, выяснение отношений с братом) проступает мятущаяся одинокая личность, пытающаяся осмыслить прошлое, настоящее и будущее:
И лежу, мертвея день ко дню,
В золотом кустарнике багряном,
Наблюдая мысленные ню,
Черепом светлея безымянным,
Проницая взглядом расстоя,
Сообщая химию полянам.
Вижу все, что не увидел я:
Брата на припеке за беседкой
И тебя, хорошая моя [56, с. 26].
Жанровые черты баллады в данном произведении, как это часто бывает у М. Степановой, размываются доминантными особенностями блатной песни. Однако избранная нарративная форма – повествование ведется от лица умершего героя – погружает сюжет в таинственную балладную атмосферу.
Мелодраматичный сюжет следующего произведения цикла, «Собака», соединяет в себе жанровые признаки баллады и рассказа в стихах, повествующего о погибшей собаке и ее встрече с хозяином через тридцать лет.
Криминальный подтекст, тема злого рока, тотального несчастья, мистического ужаса сменяется трогательной меланхолией, чувством раскаяния за непростительное предательство. В данном тексте повествование ведется от лица лирического героя, приехавшего на дачу с семьей. Его посещают воспоминания из детства: много лет назад на этом самом месте он отдыхал со своими родителями. В тексте подчеркнуто, что бояться в лесу нечего:
География не обещала беды:
Просто сеть крупнолистого леса,
Не считая приближенной слева воды,
Приповернутой кверху как линза [56, с. 28].
