знакомую форму предмета, отломанного от балюстрады во сне Джилмена.
85. Космический тембр
«Похоже, Джилмен знал, что должно за этим последовать — чудовищный взрыв ритма Вальпургиевой ночи, космического тембра, вобравшего в себя всю силу брожения изначального пространства-времени; ритм этот таится глубоко в недрах материи, но иногда пробивается наверх в отмеренных слабых отзвуках, проникающих во всякий слой бытия; такие взрывы не проходят бесследно — они придают жуткую (hideous) значимость определенным периодам в любом из миров» (WH 683; ВД 275 — пер. изм.).
Джилмен посещает последнюю жуткую церемонию в рассказе, и здесь все нити нашего вырождающегося космоса вновь связываются воедино. Похищен ребенок польско-американского происхождения, он предназначен для жертвоприношения, как и многие другие до него. К счастью, один поляк дал Джилмену распятие, которое, похоже, работает против ведьмы, но вряд ли будет работать против жителей Антарктиды с конечностями, как у морских звезд, или против крабообразного гриба с Юггота. Завершающий всплеск усложненного повествования подготавливается раздумьями, которым придается Джилмен перед сном: «...Он дал волю воспоминаниям о некогда прочитанных „Некрономиконе“ и „Черной книге“ и вдруг поймал себя на том, что тихонько раскачивается на месте в такт тем гнусным [96] ритмам, что, говорят, сопровождают самые отвратительные обряды шабаша и происходят оттуда, где время и пространство не существуют» (WH 682; ВД 273).
Но настоящая жемчужина этих завершающих страниц содержится в отрывке, которым открывается этот подраздел. Уже в раннем «Зове Ктулху», в болотах Луизианы, мы видели разгул странных танцев и музыки, часто сопровождающих у Лавкрафта приближение последних глубин космоса. «Космический тембр», который слышит Джилмен, немедленно напоминает нам «призрачный, инфрабасовый тембр» (WH 683; ДУ 203-204 — пер. изм.) чудовищного брата Уилбера Уэйтли в предместьях Данвича. Но этот тембр оказывается воротами в злую или аморальную версию неоплатонической теории эманации. Сначала у нас есть «глубокие недра материи». Под ними размещаются «брожения изначального пространства-времени», которые определяют устройство космоса. Кроме того, «брожения» не замкнуты в себе, иногда они «пробиваются наверх в отмеренных слабых отзвуках». Затем они проникают «во всякий слой бытия» — это во многом напоминает Единое неоплатоников, если вычесть из него характеристику изначального блага. Попади Авиценна или Николай Кузанский под влияние существ древнего мира, они могли бы написать произведения в духе «Некрономикона» безумного араба Абдула Альхазреда.
86. Сильнейшим пинком
«В ту минуту, когда ее [Кецию — Г. X.] сотрясала агония, Джилмен почувствовал несколько резких укусов в лодыжку и увидел, что Бурый Дженкин пришел на помощь своей хозяйке. Сильнейшим пинком он отправил маленькое чудовище в черный треугольный провал и услышал его удаляющийся визг где-то далеко внизу» (WH 684685; ВД 277).
Джилмен поверил в действительность того, что ранее принимал за мир сновидений, вступил в бой с Кецией и Бурым Дженкином и пытается убить их. Такое насилие оправдано приготовлениями к убийству польского мальчика. Джилмен борется с Кецией, пугает ее распятием и в конечном итоге набрасывает его на шею ведьмы, затем начинает душить ее. Она падает — возможно, замертво. Когда Бурый Дженкин приходит на помощь хозяйке, Джилмен сталкивает его в бездну, как это описывается выше. Но несчастного ребенка не удается спасти, поскольку Бурый Дженкин до того, как упасть за ограждение, уже сделал свое черное дело: «...То, чему юноша [Джилмен — Г. X.] хотел помешать, все же произошло, только не грудь ребенка была пронзена острым кинжалом, а шея его — клыками косматого чудовища; чаша, еще недавно валявшаяся на полу, стояла теперь наполненной, рядом с маленьким безжизненным тельцем» (WH 685; ВД 277).
У Лавкрафта удивительно много сцен, в которых обыкновенные люди и животные вступают в физическую схватку с превосходящими их по силе потусторонними существами. Прежде всего, у нас есть выразительный пример, когда доблестный Йохансен направляет корабль на самого Великого Ктулху, чтобы взорвать его. Отряд, который посещает ферму Гарднера, устраивает своего рода расправу над космическим цветом, закапывая колодец, в котором он находится; поскольку цвет может вытягивать жизненные силы человека только постепенно, людям удается пережить это суровое испытание, хотя и с большим трудом. В «Ужасе Данвича» сторожевая собака при Мискатоникской библиотеке убивает Уилбера; затем Армитедж и его коллеги справляются с более сложной задачей уничтожения чудовищного безымянного брата Уилбера. В «Шепчущем из тьмы» беспорядочные выстрелы Эйкли из окна предположительно убивают пришельцев с Юггота, если судить по останкам, найденным снаружи. В «Хребтах безумия» вскрытие дремлющего Старца, проведенное профессором Лейком, возможно, умерщвляет существо, которое приняли за окаменелость. В Инсмуте силы федеральной полиции окружают и уничижают рыбожаболюдей. На счету древних рас тоже есть убийства: при помощи острых углов, которые ведут себя, как тупые, в решительном нападении на лагерь в Антарктиде или в случае жертвоприношения ребенка во время Вальпургиевой ночи. И все же весьма примечательны невероятные успехи, которых достигают люди и животные в рассказах Лавкрафта, в физическом противостоянии с ужасающе могучими чудовищами.
87. Углы в бессознательном
«Смутные воспоминания о прежних видениях сливались в сознании с обрывками математических формул; юноша был почему-то уверен, что в дальних закоулках бессознательного должны сохраниться те самые фигуры и углы, нужные ему теперь для того, чтобы переместиться обратно в нормальный мир, на сей раз самостоятельно» (WH 685; ВД 277 — пер. изм.).
В мире Лавкрафта математика и физика всегда свободно смешиваются с фольклором и оккультизмом. Теперь к ним присоединяется и глубинная психология. Во «Мгле над Инсмутом» рассказчика часто преследовали «псевдовоспоминания». Если Фрейд понимает бессознательное по большей части как чистую доску, на которой отпечатываются сексуальный опыт ребенка, а Юнг находит в подсознании доступ к незапамятному мифическому прошлому, то у Лавкрафта бессознательное насыщенно измерениями римановой топологии. Утверждение Фрейда о том, что инстинкт смерти влечет человека к возвращению в протоплазматическое состояние примитивной жизни [97], кажется вызывающим, но Лавкрафт идет еще дальше — он обнаруживает в бессознательном память о местах, где живут клочки тумана и пара и ядерный хаос, милосердно скрытый в «Некрономиконе» под именем Азатот.
Все человеческое знание и опыт теперь вплетены в единый чудовищный гобелен. От Бернхарда Римана один шаг до текстов об ужасных мистических тайнах, а доныне не объединенные квантовая теория и теория относительности сливаются в колышущейся толпе безумных безликих танцоров. Джилмен постепенно осваивается в этом мире, но вряд ли его можно винить за то, что он чувствует себя весьма неуютно. Поскольку Кеция и Бурый Дженкин теперь не у дел, ему нужно самостоятельно, без посторонней поддержки, продвигаться по странным траекториям этого
