его внимание, постепенно смещается. Выйдя из дома, чтобы пообедать, Джилмен «неожиданно заметил, что все время поворачивает на юго-восток» (WH 666; ВД 249). Впоследствии выясняется, что все его сознательное и бессознательное внимание было направлено на точку, которая «располагалась где-то между Гидрой и Кораблем Apro» (WH 667; ВД 251) и медленно вращалась по небосводу по обычной дневной траектории звезд.
Джилмен переходит мост через Мискатоник, глядя на «остров, что пользовался такой дурной славой» (WH 666; ВД 250), причина которой нигде не раскрывается. Там он видит женщину, которая раньше являлась ему только в так называемых снах; она поворачивается к Джилмену, тот убегает. Но перед этим он видит, как возле нее шевелится трава. Расплывчатое описание, не раскрывающее, что за существо движется в траве, очевидно обманный маневр, ведь мы точно знаем, какое это существо. Здесь мы имеем дело, можно сказать, с домашней версией аналогичного указания в заключительной части «Мглы над Инсмутом», когда появляется очевидное свидетельство присутствия невидимой толпы — отблески и колыхание. Теперь Джилмен наблюдает не ужасающие тёмные знамения, а простое движение высокой травы. Присутствие Бурого Дженкина, таким образом, выражается в колебаниях растений. Это материальное свидетельство сопровождается уже не столь вещественной отсылкой к отвратительной хозяйке крысы: «...Даже находясь на значительном расстоянии от острова, он [Джилмен — Г. X.], казалось, чувствовал всю силу чудовищной, неукротимой злобы, которую источал полный насмешки взгляд согбенной ветхой старухи в коричневом платье» (WH 667; ВД 250). Мы невольно приходим к выводу, что не менее чудовищная и неукротимая злоба может скрываться и за невинным движением травы на острове.
Однако равенство здесь будет неполным. Характеристики Кеции указывают на некую злую силу, которую невозможно адекватно выразить словами. Движение травы, напротив, наделяется «кубистическим» аспектом еще одного чувственного качества, привитого ко вполне земной сущности, принадлежащего к тому же порядку знаков, что и острые зубы, длинная шерсть, поросшее шерстью лицо и странные, похожие на человеческие кисти лапы. Коротко говоря, Кеция и Бурый Дженкин воплощают здесь две главные оси weird-онтографии Лавкрафта. Не удивительно, что они нуждаются друг в друге и всегда неразлучны.
81. Своя неземная симметрия
«Джилмена поразила причудливая форма угловатых плиток — не то чтобы полностью асимметричная, но, скорее, имеющая какую-то свою неземную симметрию, правил которой он никак не мог уразуметь» (WH 669; ВД 254 — пер. изм.).
В этом отрывке Джилмен блуждает в еще одном «сне», который переносит его в физическое пространство, уже описанное в «Хребтах безумия». Джилмен наблюдает не что иное, как «бескрайний циклопический город» (WH 669-670; ВД 255), раскинувшийся в двух тысячах футах под ним. Отсутствие льда и снега в данном случае не имеет значения, поскольку Антарктида, вероятно, не была покрыта льдами во времена расцвета Старцев, много миллионов лет назад. Более показательно, что Кеция и Бурый Дженкин приближаются к Джилмену в компании трех «живых существ ростом примерно в два с половиной метра... существа передвигались на своих нижних лучах, изгибая их наподобие паучьих лапок...» (WH 670; ВД 255). Теперь отсылка к «Хребтам безумия» совершенно очевидна.
Плитки странной угловатой формы напоминают о черном камне, который Эйкли отправил Уилмарту в «Шепчущем из тьмы». И там и здесь, почти как в случае с морской тиарой из Ньюберипорта, предмет невозможно отнести ни к одной из известных человеческих культур, равно как и к «нарочитым модернистским отклонениям от любых узнаваемых норм». Плитка указывает на точку, лежащую за пределами человеческой культуры, на законы симметрии, доселе не встречавшиеся в опыте человека. Кто может понять это лучше, чем исследователь многомерных римановских пространств? Революционная немецкая геометрия середины XIX века дает Джилмену возможность постичь эти странные угловатые формы гораздо лучше, чем Эйкли, Уилмарту или рассказчику из Оберлина, посетившему Инсмут. Несмотря на это, Джилмен не вполне понимает законы этой симметрии, хотя ранее он мог приводить странные гипотетические примеры, которые свидетельствовали в пользу его глубокого знания предмета. Вероятно, когда люди сталкиваются с этими неземными симметриями, они могут надеяться в лучшем случае на расплывчатое прагматическое знание. Мы можем предположить, что антарктические существа с конечностями, как у морских звезд, имеют прямой доступ к этим законам, поскольку они могут создавать на их основании целые города. Но даже высокоразвитый Джилмен, глубокий знаток геометрии Римана, находящийся под научным руководством ведьмы и ее тошнотворного фамильяра, не может пересечь границ человеческого доступа к реальности. Джилмен различает поверхностные эффекты симметрии, но их более глубокий принцип остается скрытым. Это может показаться типично кантианским моментом у Лавкрафта, словно неземная симметрия — «ноуменальное» свойство реальности. Но поскольку Старцы имеют доступ к этой симметрии как архитектурному инструменту, постольку мы должны отказаться от такой интерпретации, ведь Кант очертил границы для всех мыслящих существ, не только для людей. В статье 2008 года о Лавкрафте и Гуссерле я продемонстрировал следующий антикантианский пример: «Собака не способна научиться играть в шахматы, но это не значит, что шахматы „ноуменальны“ для собаки, как и грамматика санскрита — для выжившего из ума старика или трехлетнего ребенка» [95]. Теперь мы можем дополнить это следующим образом: необычная симметрия плитки в циклопическом городе не «ноуменальна» для Джилмена, который не понимает ее. Он просто слишком глуп, несмотря на помощь умных Римана, Планка, Гейзенберга, Эйнштейна, де Ситтера и, пожалуй, еще более умной Кеции Мейсон.
82. Дорога в Инсмут
«Вокруг простирались блеклые пустые солончаки; Джилмен шел по узкой дороге, что вела в Инсмут, старинный полузаброшенный городок, куда по непонятным соображениям так опасались ездить жители Аркхема» (WH 670; ВД 256).
На следующий день Джилмен просыпается в холодном поту и обнаруживает, что его внимание приковано к новой точке, не той, что была между Гидрой и Кораблем Арго. В результате мы оказываемся в подозрительно знакомой местности. Рассказчик из Оберлина попал в Инсмут из Ньюберипорта на автобусе, не доехав той ночью до Аркхема, своей конечной цели. Солончаки, защищающие Инсмут от внешнего мира, показали свою могучую силу, преграждая путь студента, затрудняя его побег из вырождающегося, обреченного порта, населенного рыбожаболюдьми. Джилмен сталкивается с тем же препятствием во время пешего путешествия из Аркхема. Он сообщает уже знакомый нам факт, что Инсмут — это древний полузаброшенный город, который жители окрестных населенных пунктов обходят стороной; аркхемцы избегают его не меньше, чем ньюберипортцы. Нити всех старших текстов Лавкрафта начинают сплетаться, нет только «Цвета иного мира», но это ненадолго, как мы вскоре убедимся (и к тому же молодой невротик Данфорт упоминал этот цвет после своего путешествия в
