курс Джилмена охватывает широкий спектр дисциплин: неевклидову геометрию, квантовую теорию и фольклор. Но впоследствии выясняется, что эти сферы тесно связаны, поскольку ведовство — это более быстрый путь к истинам, которые смутно выразили прорывные открытия в физике и математике начала XX века. Кеция и ее отвратительный фамильяр — крысоподобное существо по кличке Бурый Дженкин — часто посещают Джилмена во сне, сопровождая его во множестве путешествий по местностям, предположительно расположенным в других измерениях. Кеция и Бурый Дженкин с нескрываемой страстью рассказывают о неимоверно рослом чернокожем человеке по имени Ньярлатхотеп, которого случайный свидетель мог бы принять за африканца, хотя черты его лица типично европеоидные. В действительности Ньярлатхотеп не просто необычный человек, но одно из самых жутких существ, упоминаемых в «Некрономиконе».
Ночные приключения Джилмена приводят к отставанию в учебе, тем не менее сопровождающемуся быстрым прогрессом в изучении неевклидовой геометрии. В конце рассказа студент тщетно пытается предотвратить заклание ребенка во время гротескной вальпургиевой ночи, происходящей в некоем непознанном абстрактном пространстве. Ему удается столкнуть Бурого Дженкина в черный треугольный провал, но отвратительное мелкое животное не умирает и вскоре получает возможность отомстить. Однажды ночью Бурый Дженкин вгрызается в тело спящего Джилмена, пожирает его сердце и выбирается из грудной клетки с противоположной стороны.
76. В высшей степени передовые изыскания
«[Джилмену] непременно нужно было попасть туда, где в силу каких-то неизвестных ему обстоятельств пожилая городская обывательница из семнадцатого столетия была наделена — вероятно, неожиданно для нее самой — способностью проникать в такие глубины математики, какие, быть может, были недосягаемы для в высшей степени передовых изысканий Планка, Гейзенберга, Эйнштейна и Де Ситтера» (WH 656; ВД 232-233 — пер. изм.).
Одна из выдающихся черт лавкрафтовского видения обнаруживается в его понимании отношений между наукой и оккультным. В комиксоподобной просвещенческой интерпретации отважные ученые сметают паутину в тёмных углах и освещают то, что раньше было покрыто тьмой. Гоблины, тролли и алхимики навек изгоняются из нашего мира, когда ученые уничтожают этих иллюзорных существ, чтобы раскрыть стоящие за событиями подлинные причины, в которых нет ничего глубинного или потустороннего. Но Лавкрафт смотрит на науку совсем по-другому. Далекий от того, чтобы противопоставлять ведьм, чудовищ, фольклор и таинственные культы безумных богов, окруженных верной ордой безликих танцоров, науке, он полагает, что науки движутся в том же направлении, что и все эти менее престижные дисциплины. Таким образом, Планк и Эйнштейн принадлежат к тому же братству, что и такие антипросвещенческие проходимцы, как Парацельс, фон Юнцт и Абдул Альхазред.
В самом деле, мы вновь сталкиваемся с точкой зрения, изложенной в начале «Зова Ктулху». Наука не уничтожает иррациональные иллюзии, а становится чем-то вроде зонда, проникающего в сферу ужасающих и разрушительных для рациональности истин. Если ведьм нужно сжигать, то и ученных, пожалуй, тоже, причем по той же самой причине: и те, и другие — прямая угроза разуму на Земле. Лавкрафт не склонен называть оккультизм примитивной формой науки или ее предшественником (так иногда характеризуют алхимию и магию), он лишь предпочитает быстрый путь оккультного медленному и постепенному научному прогрессу. Ведовство дает Кеции Мейсон, «городской обывательнице из семнадцатого столетия», математические познания, превосходящие достижения самых революционных умов начала XX века. Общение с Кецией и Бурым Дженкином дает Джилмену образование гораздо более глубокое, чем может предложить Мискатоникский университет.
Помимо прочего, «в высшей степени передовые изыскания» (utmost modern delvings) — одна из самых замечательных фраз у Лавкрафта. Этот пассаж подвергается жесточайшему надругательству, когда мы переписываем его следующим образом: «Такие глубины математики, какие, быть может, были недосягаемы для самых продвинутых исследований (most advanced researches) Планка, Гейзенберга, Эйнштейна и Де Ситтера». В таком варианте манера выражения слишком «усреднена» в аристотелевском смысле; неожиданное обращение к словам «в высшей степени» и «изысканиям» придает предложению обертоны достоинства и красоты.
77. Причудливая кличка Бурый Дженкин
«...Тварь, размером не более крупной крысы, получила от горожан причудливую (quaintly) кличку Бурый Дженкин. Очевидцы рассказывали, что зверек покрыт длинной шерстью, по форме сходен с крысой, имеет необыкновенно острые зубы; мордочка его, снизу и по бокам также поросшая шерстью, удивительно напоминает болезненно сморщенное человеческое лицо, а крошечные лапки выглядят как миниатюрная копия человеческих кистей» (WH 658; ВД 236-237 — пер. изм.).
Один из иронических моментов творчества Лавкрафта заключается в том, что, несмотря на все целенаправленные попытки создания немыслимых, неименуемых и внеземных монстров, не имеющих аналогов в мировой литературе, одно из самых злокозненных его порождений глубоко укоренено в европейской традиции. Представление о том, что у ведьм есть фамильяры, было широко распространено уже в Средние века; обычно так называли животных или других существ, которые выполняли роль помощника или альтер-эго ведьмы. Если бы самым жутким чудовищем Лавкрафта оказалось приведение или эльф, это вызвало бы меньшее удивление.
Бурого Дженкина нельзя отнести к разряду лавкрафтовских существ, изъятых за пределы возможностей языка в некий монструозный ядерный хаос, клокочущий под именем «Азатот», или к просто сокрытой и неупоминаемой реальности. Бурый Дженкин, скорее, похож на циклопический город в Антарктиде, ведь он — кубистическое существо, составленное из изобилующего множества совмещенных качеств, каждое из которых в отдельности не вызывает нареканий у нашей познавательной способности, но все они не могут составить единое целое. Давайте еще раз позабавимся и опишем этого зверька на языке Дэвида Юма: «Когда мы думаем о Буром Дженкине, мы только соединяем пять взаимосвязанных идей — крыса, длинная шерсть, острые зубы, поросшее шерстью человекообразное лицо и лапы, похожие на кисти человека, — которые ранее были известны нам». Эта абсурдная попытка терпит крах по тем же самым причинам, что и в других случаях. Пожалуй, мы могли бы с большим трудом соединить воображаемый образ острых зубов с лапами, похожими на кисти человека. Но сочетание всех перечисленных свойств приводит к замешательству кубистического рода, производимому толчеей разноплановых качеств.
Еще один интересный момент в отрывке — способ введения имени персонажа: «...Тварь... получила от горожан странную кличку Бурый Дженкин». Обычно имена существ у Лавкрафта имеют экзотически-мифологическое звучание (Азатот, Ньярлатхотеп, Ктулху) или представляют собой расплывчатые и сухие характеристики, от которых становится не по себе (Старцы, Те, Древние, Старшие, Великая Раса). Напротив, «Бурый Дженкин» звучит как имя, которое американская девочка может дать своему плюшевому медвежонку, — будто эта кличка не подходит к клыкастой крысе-дегенерату, убивающей детей и пожирающей сердца спящих студентов. «Дженкин» — вероятно, германизм со значением «маленький Джон»; уже сам факт, что это кличка ужасного зверя, вызывает тошноту. Дополнение «бурый»
