Не отдам! Не сдамся! — а в беседке звучало:
Отдам! Сдамся! <…> А потом в голове у него прозвенело:
Сними! Сними же, дуралей, Кольцо!
В крохотном Хранителе противоборствовали две могучие силы. На мгновение они уравновесились, и он потерял сознание. А когда пришел в себя, то почувствовал, что ни Глаза, ни Голоса больше нет: у него снова была свободная воля, и он сорвал с пальца Кольцо — как раз вовремя.
При первом прочтении эта сцена кажется особенно загадочной, хотя ситуация немного проясняется, когда мы узнаем (как говорилось выше), что третий голос принадлежал Гэндальфу, который откуда-то «из заоблачных высей» противился воле «Черного Властелина». Но остальные два голоса — чьи они? Первый, судя по всему, принадлежит «ему самому», то есть Фродо. Второй может быть голосом Кольца — разумного существа, подчиняющегося призыву своего создателя, Саурона, как и всегда. А может быть, это, так сказать, подсознание Фродо, действующее под влиянием некоего стремления к смерти, присущего лично ему и усиленного Кольцом? Ведь, как мы знаем, Кольцо действует именно так. Оно овладевает людьми через их собственные помыслы, будь то жалость, стремление к справедливости, жажда знаний или желание спасти Гондор, и дает им абсолютную власть, которая их абсолютно развращает. Ему нужно что-нибудь, на что можно опереться, но, как говаривал отец Бильбо о драконах, у всякого есть слабое место. Носители Кольца могут «извиваться» между внешними и внутренними силами, но ведь именно так и превращаются в «призраков».
Манихейская сущность Кольца проявляется активнее по мере приближения к Мордору. Сэм надевает его дважды, только ввиду крайней необходимости, как и Фродо на Амон-Ведаре, но и он ощущает воздействие извне — «могучая нужна была сила, чтобы с ним совладать», — и тоже как внутреннее искушение. Впрочем, в этом случае очевидно, что соблазн превратиться в «Сэммиума Смелого, героя из героев» исходит преимущественно от Кольца, усиливающего любые мелкие эгоистичные помыслы, которые оно только способно найти. Сэм почти не замечает этого искушения, отмахиваясь от него как от тени, от простых «видений». Похожая ситуация сложилась на лестнице, ведущей в Кирит-Унгол: Фродо спрятался от Повелителя Кольценосцев, но тот его почуял. Фродо ощутил «гнетущее принужденье извне», под действием которого его рука «поползла к цепочке на шее». Но на этот раз «наконец воля Фродо проснулась», и ему удалось остановить движение руки, схватившись за фиал Галадриэли. Слово «наконец», несомненно, указывает на то, что раньше — на Амон-Ведаре, на Заверти, в «Гарцующем пони» — Фродо поддавался этому соблазну. Однако в данном случае очевидно, что «принужденье» исходит «извне».
Тем не менее впереди еще последняя и самая главная сцена — на Роковой горе, в кузницах Саммат-Наура. По мере приближения к ней ощущение внешнего принуждения становится все сильнее. Сэм видит, как Фродо вновь и вновь тянет руку к Кольцу и тут же ее отдергивает — «пока что воля одолевала искушение». Поэтому, когда Фродо наконец видит Глаз, нащупывает цепочку с Кольцом и шепчет Сэму: «Удержи мою руку, у меня нету сил» — а тот берет его за руку и держит ее без малейших усилий, даже «бережно», это вызывает удивление. Сила, с которой борется Фродо, имеет не физическую природу — это не магнит, действующий на всех без разбору. То, что для Фродо непреодолимо, для Сэма попросту незаметно. Точно так же для Фродо Кольцо становится непосильной ношей, но, когда Сэм поднимает его на закорки, ожидая, что то же самое «растреклятое Кольцо их обоих пригнет к земле», он почти не чувствует веса.
Однако, хотя внешняя сила не имеет власти над Сэмом, она все равно стремится на него воздействовать, вступив с ним в своеобразный диалог (как в сцене на Амон-Ведаре). Выглядит это так, будто Сэм ведет «спор с самим собой». Один голос полон оптимизма и решимости уничтожить Кольцо. Второй звучит как его «собственный голос», однако дважды называет его Сэмом Скромби, будто это кто-то другой; он утверждает, мол, идти дальше невозможно, что делать — непонятно, и вообще «ложись-ка, братец, спать, ну их в болото. До вершины все равно не доберешься». Чей же это голос? Конечно, не исключено, что в Сэме говорит его собственное уныние: большинство людей иногда начинают мысленно беседовать сами с собой. С другой стороны, вполне возможно, что это опять Кольцо усиливает внутренние переживания, на этот раз облекая их в речевую форму. Когда Сэм наконец поставил второй голос на место, земля под ними задрожала и послышался отдаленный грохот, словно какая-то внешняя сила признала его решение и выразила свое недовольство.
Все это складывается в вопрос о том, что помешало Фродо преодолеть последнее препятствие. Он пошел в Саммат-Наур, оставив Сэма бороться с Горлумом, а когда Сэм последовал за ним внутрь, то обнаружил, что даже звездинка Галадриэли уже не может ему помочь. Там, «в самом сердце владений Саурона… все другие силы подчинялись ему». И в эту минуту, стоя на краю Роковой Расселины, Фродо сдался. Он произнес:
«Я пришел. Но мне угодно поступить по-иному, чем было задумано. Чужой замысел я отвергаю. Кольцо — мое».
С этими словами он надел его в шестой и последний раз. Сделал ли он это по принуждению или поддался внутреннему искушению — вопрос принципиальный. Его слова свидетельствуют о втором, потому что он, судя по всему, твердо принимает ответственность на себя: «…я отвергаю. Кольцо — мое». Против этого говорит нарастающее ощущение приближения к самому сердцу силы, которой «подчинялись» все остальные. Если это так, то у Фродо было не больше шансов устоять, чем при разливе реки или оползне. Интересно также отметить, что в английском тексте Фродо говорит не «I choose not to do» (дословно: «я выбираю не делать»), а «I do not choose to do» («я не выбираю делать»). Может быть, Толкин не случайно написал именно так — все же он был специалистом в области языка. Фродо не выбирал — выбор был сделан за него.
Проблему решил Горлум, претворив в жизнь слова Фродо, сказанные за несколько минут до этого: «Если ты меня еще раз коснешься, будешь низвергнут в Роковую Расселину, в негасимый огонь», и поэтому вопрос, конечно, становится сугубо теоретическим. Но Толкин и был теоретиком, а они часто осознают значение теоретических вопросов, даже если его не осознают остальные. Виновен ли Фродо? Поддался ли он искушению? Или его просто победило зло? Если задаться такими вопросами, в них можно уловить неожиданный и зловещий отблеск, свидетельствующий о том, что противостояние между боэцианством и
